Холодные дожди, страшные камнепады, безумные грозы.
Слушая Алмазную, я снова увидел «Снежную бурю на горе Бумза».
Прищурившийся упрямый пенсер. Он-то уж точно был в игре. Я молча смотрел на Алмазную. Она тоже щурилась, она сейчас видела больше, чем я. Хубилган жалел, что от пятого перехода Ири отказался. «Больше я не пойду, Хубилган, – сказал Ири. – Мне больше не надо». Правда, в некоторых исторических источниках цитируется иной ответ. «Я не пойду, Хубилган, – будто бы сказал проводник. – Если я пойду с тобой, домой не вернусь».
И не пошел.
И жил долго.
А Хубилган умер.
Бурят-кавалерист
Тонкая рука Алмазной лежала на столике.
Тонкая, нежная, без всяких тату, просто смуглая.
Потянувшись за чашкой, я коснулся ее руки. Это получилось случайно, ничего такого я не думал, но меня пронзило тревожным отчаянием: вот сейчас она уберет руку.
Но она не убрала. Правда, и не улыбнулась.
Бывший проводник Ири жил долго, так она сказала.
Благодаря последнему письму, отправленному Хубилганом с далекого озера Иссык-Куль, Ири, бывший проводник, из заброшенного бурятского поселка вызван был в столицу. Там он стал жить при Санкт-Петербургском императорском Университете, сделался истопником. Ему это нравилось. Он вовремя доставлял дрова и уголь. Он полюбил тесный темный закуток под лестницей черного хода, в котором жил и хранил нужный инструмент. Нередко он встречал друзей Хубилгана – людей очень известных, даже знаменитых. Ему показали письмо, доставленное с озера Иссык-Куль. «Проводник Ири все делал, как мог, правда, напрасно тянулся к книжным истинам». Заканчивалось письмо личным обращением Хубилгана к бывшему проводнику. «Не допускай себя к книжным истинам».
Еще Пржевальский назначил бывшему проводнику небольшое содержание.
Это понятно. С небольшим – не забалуешь.
Конечно, бурят Ири думал дожить отпущенные ему годы в родном Цаган-Челутае, но такого не случилось, за него все решил Хубилган. При встречах с новыми столичными знакомыми, как раньше водилось в родном бурятском селении, Ири с уважением снимал шапку, наклонял голову и немного высовывал язык. В университетских стенах это удивляло, но не сильно.
Совсем другое дело – Невский проспект или линии.
Вот там не стоило вести себя так, как в Цаган-Челутае.
Иногда бывший проводник рассказывал друзьям Хубилгая о далеком и трудном пути к Тибету.
«Там в горах есть красивая зеленая долина, надежно защищенная от зимних холодных ветров. Туда можно попасть только случайно». Алмазная явно цитировала какой-то письменный документ. «Жители указанной долины не знают никаких тягот, они легко прозревают сущее и путешествуют по всей вселенной. Бог милосердия Чен-ре-зи пристально следит за каждым обитателем».
А как все-таки выйти к указанной долине?
Алмазная сама ответила на невысказанный вопрос.
Хубилган указывал несколько маршрутов. Через жаркую пустыню Гоби, через ледяные горы Куньлунь. Бывший проводник Хубилгана соглашался с этим. Кстати, бурята Ири не раз приглашали на Ученый совет университета. Он послушно приходил в фартуке истопника и останавливался у двери.
«Чем хороша та долина?» – спрашивали истопника.
«В ней родились Ну и Куа, первые люди мира», – отвечал Ири.
«Но это, наверное, не все?» – интересовались члены Ученого совета.
Конечно нет. Это далеко не все. Еще там стоит дворец королевы Си Ванг My, целиком построенный из зеленого нефрита. И еще там часами звучит счастливая музыка, хотя нигде не видно ни певцов, ни музыкантов.
Я молчал, глядя на Алмазную. Я никак не мог увязать ее слова с почти доисторическими (в любом случае длившимися до Климатического удара) временами проводника Ири и его сурового Хубилгана. Вот еще хорошая тема для большой игровой площадки: в далеком девятнадцатом веке люди совсем плохо знали Землю. Так плохо, что Хубилган специально ходил в далекую Джунгарию – в эту выжженную темную пустыню на западе Китая. Там палящая жара, там самумы теббады. Там озеро, перемещающееся по обширной впадине между двумя хребтами. Там смиренные верблюды, почувствовав приближение горячих мертвенных вихрей, ревут и падают на колени.
«Но спутники Хубилгана вернулись».
Алмазная промолчала, потом все же кивнула.
Если проконсул, недавно сидевший за ее столиком, действительно был Счастливчиком, то сейчас она явно подумала о нем. В рассказе о Хубилгане и его проводнике скрывался какой-то особенный смысл. Я опять чувствовал тревогу. Я начинал бояться Алмазную. Если я уйду в пустыню, думал я… Ну, допустим, уйду… Нет, не так… Если я вернусь из пустыни… Что тогда?
Тогда, сказал я себе, Алмазная останется со мной.
Само участие в переходе я почему-то («тетки») считал решенным.
И если я вернусь… Если я правда вернусь… А почему бы не вернуться мне?.. Тогда Алмазная навсегда останется со мной. Хорошая игра приносит удачливым игрокам бонусы, пусть моим бонусом будет Алмазная. «Я ушла сама», – когда-то сказала она мне. А теперь я скажу ей: «Я вернулся». И, наверное, добавлю: «Сам».
И если все так, то пусть моей игрой станет – вернуться.
Но я не чувствовал освобождения.
Слишком много неясного, слишком много вопросов.
Скажем, с тем же успехом мы можем вернуться оба – Счастливчик и я. Как уже указывалось, через Кяхту, Ургу, Юм-Бейсэ, через Анси, Цайдам, Нагчу – всегда в направлении Лхасы.
«О чем это ты?»
«О правильной дороге».
«Разве есть неправильные?»
«Неправильных всегда больше».
Через Кяхту, Ургу, Алашань… Через Синин на озеро Кукунор…
Близкая музыка не заглушала голосов. Рябые гологоловые сирены обольщали, нежно влекли, но никто не хотел за ними следовать.
«Через Синин на озеро Кукунор…»
Алмазная замолчала, и я («тетки») увидел плоское озеро.
Я даже вспомнил его название («тетки»). Нет, конечно, не Кукунор.
Джорджей Пагмо, вот как оно называлось. В желтом небе никаких докучливых драконов, только желтые облачка. И такое прозрачное, что не сразу увидишь воду, только когда мелкая рябь пробежит по поверхности. И такая ледяная вода, что руку в одно мгновение сводит судорога. Там на каменистых берегах жить нельзя. Там нет никакой растительности, только скалы, похожие на безголовых сфинксов. И лишь со стороны Шамбалы доносятся приятные звуки.
Долгие приятные звуки доносились и к нам – с игровой площадки.
В девятнадцатом веке в глубь пространных азиатских пустынь ходили на лошадях и верблюдах. По жгучим пескам Ала-шаня и Тарима, по гиблым топким болотам Цайдама и Тибета, по снежным хребтам. Плаксивое лицо тангута-идиота. Хубилган спросил его, где правильная дорога, а он врет и даже не запоминает свое вранье. Дерзкие нападения тангутов-еграев. Крутящиеся столбы соляной пыли.
Девятнадцатый век. В его истории и сейчас, наверное, есть что шлифовать.
Я знал неукротимых пенсов, которые умудрялись пересекать Мировой океан на плотах и лодках, в одиночку покоряли Аннапурну. Но они были пенсами, возраст не служил для них индульгенцией, не влиял на суть действий.
«Я ушла сама». Слова Алмазной я тоже не считал индульгенцией.
Если я вернусь, ты уже никуда больше не уйдешь, думал я. («Тетки».)
Я не отпускал теплую руку Алмазной. Я был уверен: теперь всегда вместе.
Во все века люди шли, плыли, летели, взбирались, падали, поднимались и снова куда-то шли. Подводные чудища распускали под бальзовыми плотами и тростниковыми лодками страшные фосфоресцирующие крыла, расцвечивали, раскачивали бездонные провалы, а злая пурга вздымала сияющую корону над ледяной Крышей мира. Люди развьючивали смиренных верблюдов, расчищали убитый ветром снег, ставили холодные палатки. Кто-то мчался на лошади в ближайшую монгольскую юрту – купить аргал, сухой помет, но случалось и так, что рубили седло, чтобы вскипятить чай. А нынешние счастливчики живут в информационном поле. Им нечего бояться. Как же Счастливчик умудрился потерять своих людей? И почему его судьбой занимается Алмазная?