Хоть что-то он не знает, проворчал казначей его величества. Ладно ты поработал, отдыхай пока. Можешь погулять по усадьбе, но далеко не уходи. Пошлю служку своего к государевым рындам, разузнать, где государь. Навроде в палатах быть должон. Спиной мается два дни. Испрошу а-у-д-и-ен-ци-и. Тьфу, прости Господи! Как ингличане повадились к государю нашему наезжать, так он стал требовать от слуг своих словеса иноземные употре, прости Господи, блять.
Что со спиной?
Стреляет в поясе.
Понятно. Я тут похожу. В кузню загляну. Не погонит меня кузнец?
Скажи, я дозволил, но к огню не лезь. Да и вообще, внутрь не заходи. Не любят оне. Всё! Побёг я сначала в казну, а потом во дворец.
А сразу во дворец нельзя?
Не по чину мне с рындами якшаться. Служку пошлю, разузнает.
Он чинно «побёг», выйдя из ставшей мне родной светёлки, а я положил подушку на её законное место и растянулся на лежанке.
Может ну её, эту прогулку? подумал я. Вздремнуть бы
Спина гудела от стояния у кафедры.
Надо сделать нормальный письменный стол и кресло удобное, продолжил я размышлять. Помню, когда-то я мечтал поставить себе старинное бюро в кабинет. В кабинет? Какой кабинет? Нет у меня никакого кабинета. Или есть? Помню большие окна с прозрачными стёклами. Где это было? И большой стол со складывающейся крышкой и ящичками для перьев, чернил и бумаги.
Я понял, что задремал и резко дёрнулся. Нельзя спать. Надо выйти на двор. Зачем? Ах, да Прострел!
С трудом сделав усилие, чтобы раскрыть глаза, я увидел не широкие прозрачные стёкла окон, а высокое удлинённое окно со слюдяными оконцами, вставленными в деревянные перемычки. Я в который уже раз за эту неделю сделал попытку что-то разглядеть через полупрозрачную пластину.
Хрен там, называется, подумал я, недовольно скривившись, и одёрнул себя. А чем я, собственно, недоволен? В моём доме в нашей спаленке на четверых точно такие же окна. Узкие и совсем даже непрозрачные. И где я мог видеть широкие и прозрачные, как воздух? Только во сне, конечно, усмехнулся я и протёр кулаками глаза, успевшие за короткий сон слипнуться.
Всё хватит тут рассиживаться.
Схватив с кафедры пустую склянку, в которой ещё недавно были чернила, я заткнул её деревянной пробкой, сунул запазуху полотняной рубахи, опоясанной тонким кожаным ремешком, завязанным на хитрый узелок, и выбежал под июньское солнышко.
* * *
Ну-ка Если двадцать пять копеек раздать пятерым э-э-э опричным воям, сколько будет у каждого?
Я посмотрел на царя снисходительно, но удержался от того же в голосе.
Пять, государь. Это просто, сказал я.
Иван Васильевич уже некоторое время экзаменовал меня, но дальше таблицы умножения на «пять», почему-то озадачить меня не решался.
Можно я сам себе придумаю задачу, государь. Похоже, вы меня жалеете.
Царь посмотрел на нахмурившегося Михаила Головина и, увидев, что тот кивнул, пожал плечами и сказал:
Давай сам.
Казна выдала сотнику для выдачи награды за сражение пятьсот копеек.
Новгородских? Мало что-то Что за сражение такое? Ежели сотня конная, то не меньше пяти тысяч.
Я улыбнулся.
Пусть будет пять тысяч. Однако после сражения в сотне осталось э-э-э тридцать два всадника. Вопрос Сколько денег у сотника если он «новгородки» поменял на «московки»?
Хм Мудрёно, улыбнулся царь. И сколько? Хотя нет. Расскажи, как считать будешь? Снова без счёта костьми? Только умом?
Я тоже улыбнулся.
Да, государь. Начнём. Каждому конному воину за сражение полагалось по пятьдесят копеек, потому что пятьдесят тысяч мы делим на сотню. Правильно?
Давай-давай, подмигнул мне царь.
Похоже моя игра ему нравилась.
Вот Но конных осталось только тридцать два, поэтому пятьдесят умножаем на тридцать два.
Что делаем? Умножаем? Это как? сделал «стойку», подавшись вперёд, царь и тут же ойкнул.
Э-э-э Значит берём тридцать три раза.
А-а-а Так бы и говорил, прокряхтел Иван Васильевич, морщась от боли. Вот лихоманка бисова! Прости, Господи!
Значит выдал сотник одну тысячу шестьсот копеек. Вычитаем их из пяти тысяч и получаем три тысячи четыреста «новгородок». Делим их пополам и получаем одну тысячу семьсот «московок». Как-то так, великий государь.
Силё-ё-ён, ты брат. Значит ты всю «пифагорову таблицу» знаешь?
Всю? удивился я. Всю её никто не знает. Она бесконечная. А до десяти знаю. Но в том то и дело, что слишком она неудобная для счёта, ведь не упомнишь всё умножение.
Не упомнишь. Так для того счёт костями есть, хмыкнул царь.
А ты, государь, считаешь сам большие цифры?
Иван Васильевич смутился.
Не особо. То не надобно мне.
Во-о-о-т, развёл я руками. На костях посчитал, и буквами записал. Не ладно так.
А как надо? спросил царь и покачал головой. Вот вы греки Горазды на выдумки. Он у тебя, Михал Петрович, точно Пифагор. Сказывай далее, отрок.
Я подошёл к счётной доске, специально принесённой для экзамена, и написал: BI.B=ДК.
Вот двенадцать помножить на два, получится двадцать и четыре. Без костного счёта не посчитать. А если записать индийскими цифрами, то всё станет просто и поятно.
Я написал: 12.2=24.
Это десятки, это единицы. На это указывает порядок расстановки.
Царь смотрел на доску ничего не понимая, а вот дед заинтересовался.
Ну-ка, ну-ка, проговорил он. Эту цифирь я знаю. Приходил в Кафу купец из тех мест. Мы тогла с посольством там были, великий государь. Ну и торговали маленько. Вот он так записывал. Считал и писал сначала по-своему, а потом по-нашему. Сходилось. А ты, значит и это усвоил? Вот шельмец!
Дед восторженно разулыбался.
Так ладно Если эту цифирь вставить в таблицу Пифагора, вообще всё будет понятно. Вот
Я написал: 1,2,3,4,5 по-горизонтали и то же самое по вертикали, а в точках пресечении цифр их произведение.
Вот и всё. Легко, да? спросил я.
Иван Васильевич и Михаил Петрович переглянулись.
Охренеть, сказал дед.
Тут даже ко мне, кажется, дошло, медленно проговорил царь. Подрастёт мой Фёдор, тебе отдам в ученики.
А сколько ему сейчас лет?
Э-э-э, задумался государь, что-то считая в уме. Четыре вот в мае исполнилось. Старшему Ивану семь лет в марте исполнилось. А тебе, малой?
Зимой восемь стукнуло.
О как! Силён! И значит, ты эти листы исписал? спросил царь, пытаясь отойти от непонятной ему математики.
Так и есть, кивнул головой я.
Кто надоумил?
Само пришло. Вот деда не даст солгать.
Ховрины не лгут, сказал дед и поправился. Не лгут Московским царям.
Потому, что клятву верности давали, но он-то не давал.
Царь улыбнулся хитро сощурившись.
Я русский, а значит верен тебе.
Царь вдруг помрачнел, словно на него нашла туча и покачал головой.
Не все так думают. Нет у мас такого понятия, верность государству по рождению. Уходят князья и бояре в Литву вместе с дружинами. И какие князья и бояре?! Обласканные! Эх!
Иван махнул рукой, резко встал с кресла и вскрикнул от боли, схватившись обеими руками за поясницу.
Ох-о-хо Вот беда-то.
Он, оставаясь в чуть наклонённом вперёд положении, попытался сесть в деревянное кресло обратно, но я шагнул вперёд и придержал его за локоть.
Великий государь, позволь помочь?! спросил я.
Чем ты поможешь, отрок?
Я пчёл принёс. Видел, как знахарь на торжище пчёлами лечил. Он скрывал, да я подсмотрел. Помнёт-помнёт болезному спину, а сам из плошки пчелу вынет за крылья, да приставит к спине. А она и ужаль И всё лечение.
И сразу проходит? удивился царь.
Не сразу. Но многие приходили и вспоминали прошлые случаи и говорили, что тогда помог, помоги и сейчас.
Ты, что, пчёл принёс?
Принёс.
А зачем они тебе?
Так, тебя, государь, лечить. Деда сказал, что у тебя поясницу прихватило, а я и вспомнил про пчёл. Вспомнил и побежал в сад. Там пчёл полно.
А, ну, покажь!
Вот.
Я достал из-за пазухи бутылёк из тёмно-зелёного стекла и протянул царю.
Только не открывай. Улетят.
Много там? спросил царь, прикладывая склянку к уху.
Десяток.