Среди людей ходила о Павле Гавриловиче худая молва. Что большой любитель молоденьких девочек, что употреблял их для утех собственных и своих гостей. Своеобразный гарем требовал постоянного пополнения, через некоторое время девчонки из него пропадали невесть куда. Уже при Глебе было некое смятение среди дворни, когда дошли вести из соседского имения, что Павел Гаврилович по давно устаревшему праву первой ночи изнасиловал молоденькую невесту кузнеца, причем заставил жениха и будущего свекра держать упирающуюся девушку. А женщина, возьми и повесься после этого.
Может, стоит поговорить с Петром Егоровичем, покаяться, что занимался с Агашкой грамотой. Хотя он и важный барин, но человек добрый, сам, наверное, догадался, что тут не обошлось без Глеба. Кто еще мог обучить девчонку грамоте? В селе был поп, незлобивый старичок, но сам малограмотный. Управляющего Бергмана в расчет принимать не стоило, никогда бы не унизился он до возни с Агашкой. Про барыню смешно и подумать. А больше некому.
* *
Утром Глеб проснулся рано. Вышел из желтого одноэтажного флигеля, где ему отвели для проживания весьма удобную комнату, и спустился по широкой каменной лестнице вниз по склону к реке. Он давно облюбовал песчаный бережок за березками, где приятно было заходить в воду. День обещал быть жарким.
По дороге его внимание привлекла группа людей неподалеку от пристани. Несколько крестьян и парочка дворовых стояли в зловещем молчании, прерываемом только утробным бабьим подвыванием. Дома у родителей Глеб знал чуть ли не всех крестьян по имени, он вырос рядом с ними: ездил с лошадьми в ночное, охотился, гулял у них на свадьбах и крестинах. Крестьяне, конечно, попадались разные, но по большей части они были доброжелательны и опрятны. Здесь же другой уклад, барыня сразу же поставила условием не общаться с крепостными, ограничиваясь семейным кругом, соседями и, на худой конец, дворней. И что удивительно, огромное богатое имение, а крестьяне худые, нищие, запуганные и забитые. Из-за одинаково тупого выражения лиц их было трудно различить, вот, разве самый сморщенный верзила с подергивающимся глазом был старостой, его звали Семеном. Дворня же на их фоне выделялась известной упитанностью, особенно подросток-поварёнок Гешка.
При появлении Глеба они расступились, давая доступ к маленькому тельцу утопленницы. Больше всего Глеба поразил серо-зеленый мертвенный цвет Агашкининых всегда румяных щек.
Не торопясь, подошел кем-то уже вызванный управляющий Эрих Генрихович Бергман. Бергман происходил из обрусевших немцев, завезенных еще при великой императрице, уже и языка своего, небось, не помнил. Но сплюснутое по горизонтали лицо с узкой лошадиной челюстью безошибочно выдавало в нем чужеродца. Староста доложил, что на рассвете тело, запутавшееся в расставленных рыболовных сетях, нашли крестьяне-рыбаки, пришедшие проверить улов. Бергман недовольно выслушал, наклонился над трупиком, задал пару уточняющих вопросов о нашедших и приказал никому не расходиться, а сам оправился докладывать в большой дом.
Глеб думать позабыл о купании, и мысль о том, чтобы уйти, не приходила ему в голову. Девчушку было очень жалко. Как это она? Бабы вновь затянули нытье, а мужики потихоньку крестились.
Вернулся управляющий не скоро солнце уже заметно поднялось, но зато вместе с барином Петром Егоровичем. Пётр Егорович в настоящее время уже месяца три находился в бессрочном отпуске из военной службы, но так и не обвыкся в имении. На нем был домашний халат, а вид он имел недовольный и помятый, как будто плохо спал, или не спал вовсе. Всё равно он был хорош: высокий; начавший слегка полнеть, но еще статный; светловолосый и голубоглазый. При его появлении крестьяне повалились лбами в землю, а Глеб вежливо склонил голову. Пётр Егорович, не обращая на лежащих внимания, кивком поприветствовал Глеба.