Я завершил свой путь, Инк. На этом острове ты будешь жить один. Каждый день ты будешь подниматься вон на ту высокую скалу. И будешь кричать, Инк.
Что кричать? Как?
Перекричи свой страх, Инк. Проклинай тех, кого ненавидишь. Зови, если кого-то любишь. До тех пор, пока не проснется твой дракон.
Я не хочу, чтобы он просыпался! закричал Инк.
Обещай. Жрец закрыл глаза, устало обмяк и испустил последний вздох.
Инк уткнулся в мокрые лохмотья на груди Жреца, вдохнул тошнотворный сладко-соленый запах и горько заплакал.
И стал Инк жить один на дальнем острове, где буйный ветер неустанно гнал огромные волны на мрачные скалы, где море грохотало так, что не только камни, но и чайки, и прочая редкая живность давно оглохли. Привычный к работе по хозяйству, Инк соорудил себе шалаш из обломков лодок, которые собрал на каменистом берегу. Мох стал ему тощей периной, а накидка Старого Жреца, отстиранная от крови, одеялом. Пропитание он добывал на земле и в море скудное, но достаточное, чтобы держаться на ногах.
Три года, следуя завету Старого Жреца, Инк каждый день поднимался на высокую скалу, что гордо вздымалась над морем. Дрожа перед неистовым натиском бесноватой стихии, он собирал волю в кулак, расправлял плечи и кричал в ответ. И с каждым днем голос его становился все громче. И сильнее. И увереннее. И однажды Инк закричал так мощно и громко, что вдруг ощутил, как раздвигаются ребра, и из солнечного сплетения рвется наружу доселе неведомая мощь. Тело его пронзила яркая вспышка боли, и вспомнились слова Старого Жреца чем старше драконосирый, тем труднее дается ему пробуждение дракона. Ослепленный болью и ужасом, Инк зашатался и упал на камни. Из его груди из него и над ним словно из бутона диковинного цветка, расправлялся огромный угольно-черный дракон с огненно-золотым гребнем от головы до хвоста.
Обездвиженный от ужаса, Инк смотрел, как дракон потоптался, царапая когтями камни, поднял голову к небу, затянутому низкими тучами, и с ревом выдохнул столб пламени. Потом он в два шага переместился к краю скалы, оттолкнувшись, неуклюже расправил крылья и полетел, сперва неловко планируя, будто пробуя сопротивление ветра на вкус, а потом парой мощных взмахов выровнялся и взмыл вверх, пронзая границу облаков. Несколько минут Инк, как зачарованный, следил за полетом дракона, но очнулся и стал спускаться со скалы так быстро, как только мог. Внизу он бросился к шалашу, собрал постель, еду, связку дров и спрятался в узком темном гроте, где обычно переживал сильные бури.
Он теперь будто разделился на две части. Одна тряслась от прежнего страха перед темной и дикой силой дракона, другая ощущала восторг стремительного полета, который сейчас чувствовал дракон. Эта двойственность изумляла и раздирала. Через некоторое время восторг сменился недоумением, и Инк понял, что дракон ищет его и не может найти. Без него дракон чувствовал себя одиноким, потому будет искать, пока не найдет. От этого понимания Инка тряс озноб, ни теплая накидка Старого Жреца, ни огонь костра в темноте скалистого грота не помогали одолеть морозный ужас: чудовище, которое появилось из него часть его самого.
Дракона, тем временем, охватил страх потери, который быстро сменился яростью и жаждой разрушения. Он метался по острову, ревел, крушил и палил все, до чего мог дотянуться, пока не слег на землю без сил.
Инк вышел из грота, когда почувствовал, что дракон выплеснул всю ярость и на смену ей пришла тоска. Дракон лежал, обернувшись вокруг пепелища на месте шалаша Инка, вздыхал, глухо утробно рычал, и рык этот походил на стон.
Инк осторожно приблизился к морде дракона. Из ноздрей зверя поднимались колеблющиеся струи теплого пара. Преодолев внутреннее сопротивление, Инк протянул руку и тронул матовую чешую. Она была колючей и твердой. От прикосновения дракон приоткрыл янтарный глаз, потом снова закрыл и вздохнул раскатистым бархатным рокотом. Тогда, впервые в жизни, Инку показалось, что дракон может быть не таким уж беспросветно тупым и злобным. И зародилась робкая надежда, что, может быть, удастся с ним договориться на мирное сосуществование.
Поначалу, приближаясь к дракону, Инк привычно обмирал от ужаса. Дракон весь был соткан из диких первобытных инстинктов. Огромная беспокойная сила, заключенная в угольно-черное тело, постоянно искала выход и, если не было ей созидательного или хотя бы мирного применения, выливалась в разрушение. Чтобы не громил дракон все вокруг хотя бы даже нечаянными движениями крыльев или хвоста, не жег мимолетным гневом хилые кусты, притулившиеся на скалах, приходилось Инку с рассвета до темноты придумывать себе и ему разные дела и работать до изнеможения.
Дракон катал камни, чтобы Инк мог сложить стену вокруг нового шалаша. Инк учил дракона карабкаться по отвесным скалам, сперва одного, а потом однажды отважился сесть ему на спину. Дракон тогда рыкнул и удивленно загнул шею, чтобы посмотреть на него, Инк, не моргая, уставился в его янтарные глазищи и крепко вцепился в рога огненно-золотого гребня. Дракон смигнул первым, отвернулся и полез вверх по скале. Поначалу не было этому полезного применения, зато, поднимаясь от земли до вершины, уставал дракон как надо. А потом на скалах, куда Инк и не чаял когда-нибудь залезть, нашлись годные в пищу травы и ягоды.
Взрослый дракон быстро учился. Улетая подальше в море, они ловили рыбу. Такие вылазки дракон любил больше всего. Сначала он наедался сам, а потом мог некоторое время чинно скользить в волнах выхватывал рыбу и, заворачивая гибкую шею, передавал ее Инку. Инк складывал рыбу в мешок одну, две, три, пять потом хлопал дракона по шее и показывал, что надо возвращаться. В такие минуты Инк удивлялся: дракон понимает его и делает, как он, Инк, хочет, будто мысли его слышит и чувствует его желания. Но в следующее мгновенье дракон вдруг сворачивал с курса и гнался за чайками, забыв, что на спине у него Инк с добычей. И тогда Инку приходилось крепко цепляться за огненный гребень, кричать и бить его пятками что есть мочи, возвращая в действительность.
Приходилось все время быть начеку и иметь под рукой целебные травы для заживления ран. Но постепенно Инк понял, что если дракон и ранит его, то по неосторожности, а не по злому умыслу. И прежде всего надо было держать в узде свой страх, который побуждал дракона бросаться искать врага. Чтобы не метался дракон по острову, Инк поневоле учился быть спокойным и собранным.
День за днем, месяц за месяцем Инк привыкал жить с драконом. Дракон делался все более послушным и предсказуемым. Быт их совместный, обернутый в жесткий распорядок, наладился и постепенно превратился в скучную рутину. И все чаще, особенно по вечерам, когда теперь всегда сытый Инк в полудреме щурился на огонь костра, в его голове возникал вопрос: не вернуться ли на большой остров к своему племени. Он ведь теперь не урод, с ним взрослый дракон. И сам он, Инк, повзрослел и возмужал. Может, позволят ему остаться, стать защитником и, может быть, даже дать племени детей. От этих мыслей у него внутри становилось горячо и сердце трепетало, как натянутая струна.
Постепенно желание вернуться захватило Инка целиком, он стал подолгу сидеть на берегу, молча вглядываясь в укрытый вечными тучами горизонт. Дракон чувствовал его маету. Непривычный к неподвижности и молчаливости Инка, он беспокойно кружил в небе над островом, а то и улетал далеко в море. Возвращался под вечер с рыбой в пасти. Отдавал добычу Инку, а сам оборачивался кольцом вокруг шалаша и костра и засыпал, шумно и длинно вздыхая.