В те года и до самого Ренессанса добрые католики действительно были добрыми: во всяком случае, духовенство не испытывало ни жгучей ревности, ни особой вражды к светской науке. Видимо, власти на тот момент им было достаточно и силу за собой они чувствовали, а конкурентов в борьбе за умы и души людские просто в упор не видели. Потому и сами с интересом изучали древние трактаты, в том числе и медицинские. Гиппократа, Галена, Цельса и прочих авторов копировали чаще всего отрывками, представлявшими для братии наибольший практический интерес, и эти отрывки во множестве ходили по монастырям Германии, Франции, Испании, Италии и Англии.
Кроме того, примерно в этот промежуток времени всплывает забытая было «Психомахия», или поучительная поэма о душевной борьбе, написанная где-то в самом начале V века (402404 годы нашей эры) советником императора Феодосия и по совместительству поэтом, воспевающим христианские добродетели, Аврелием Пруденцием Клементом.
В «Психомахии» рисуется борьба двенадцати пар противоположностей, или воинов добра и зла, которые пытаются поделить меж собой власть над душой человека: Вера и Идолопоклонство, Надежда и Отчаяние, Милосердие и Скупость, Непорочность и Сладострастие, Осмотрительность и Безумие, Терпение и Гнев, Кротость и Жестокость, Согласие и Распря, Послушание и Непокорность, Постоянство и Изменчивость
Позже, веку этак к XIII, к «дурному войску» начнут относиться менее терпимо и к безумию в том числе: порок же! Но это произойдёт позже.
А пока эти копии читают не только святые братья, и вот уже к девятому веку в Европе формируется тип нового для того времени врача. Это не монах, хотя связь с монастырями многие из них поддерживают. Это уже не деревенский коновал: живёт такой врач, как правило, в городе; он грамотен причём знает, помимо родного языка, как минимум ещё и латынь, оптимально греческий, в идеале ещё несколько языков, чаще всего тех стран, где он успел побывать, попрактиковать и поучиться.
А побывать доктор успел уже и в просвещённой и богатой арабской Испании, где научился не только хорошо торговаться о цене на своё искусство, но и труды Авиценны, Авензоара и Разеса изучить; и в солнечной Италии задержался а там никогда и не забывали ни былого величия Рима, ни тех учёных, которыми, помимо своих легионов, он был славен.
Возможно, этот доктор успел заглянуть и в Салерно, в знаменитую врачебную школу, которую основали грек Понтус, араб Абдаллах, еврей рабби Елинус и скромный безымянный магистр Салернский. Возможно, даже отучился в ней 9 лет, три из которых посвятил логике, пять теории медицины по тем самым бесценным копиям с древних свитков и последний год показывая на практике то, что успело уложиться в голове и впаяться в моторику.
Вероятно, даже видел, как за крепкими стенами монастыря на холме Монтекассино, где, учинив акт праведного вандализма над статуей Аполлона и храмовым алтарём, святой Бенедикт Нурсийский и основал эту строгую обитель, лечат добрых католиков от чёрной тоски по умершим друзьям. Не исключено, что ему даже доверяли готовить особое лекарство от этой тоски свиное сердце, начинённое целебными травами. Видимо, сильное было средство, раз прочно вошло в рецептуру госпиталя. Хотя как знать может, тоска в панике пряталась в потаённый уголок души, лишь бы носителя ещё раз этим блюдом не попотчевали
Константин Африканский типичный врач своего времени
Кстати, типичным примером доктора того времени был и оставшийся преподавать в этой школе Константин Африканский. Бербер, родившийся в Карфагене (да, в том самом, который должен быть разрушен), он почти полжизни провёл в Северной Африке. Учился врачеванию в Багдаде, слушал лекции в каирском университете аль-Азхар, практиковал в Месопотамии, успел побывать в Эфиопии и Индии.
Вернувшись на родную карфагенщину, Константин быстро стал знаменит: ещё бы, такие знания, такие умения! Это его чуть не погубило. Ревность коллег по цеху, знаете ли, с первым же цехом и родилась. И с веками не ослабла, коллеги не дадут ни соврать, ни расслабиться. Вот и в карфагенских врачах взыграло ретивое: дескать, вы поглядите, что этот выскочка творит! Мало того что пациенты к нему на приём валят, как на хлебные амбары в голодный год, так некоторым ещё и лучше становится! Этак он у нас лучшую клиентуру переманит. А нет ли тут злого колдунства? Хотели даже зазвать его на диспут о злых чарах мол, заходите к нам на огонёк, но Константин быстро просёк, чем дело пахнет, и смазал пятки харамным салом. Дескать, спасибочки, конечно, но климат Сицилии внезапно показался мне дюже полезным для здоровья, отплываю ближайшим нефом, люблю и уже скучаю, ваш Костя Африканский. Шаланды, полные кефали
В Салерно Константин, памятуя о длинных руках африканских коллег, пробирался, рядясь под нищего. А может, и в самом деле в пути поиздержался. В Салерно его приметил и приветил Роберт Отвиль, Роберт Хитрец, герцог Апулии и Калабрии. И Константин получил предложение, от которого не смог отказаться: заняться врачеванием и преподаванием в Салернской врачебной школе.
Именно там он переводит с древнегреческого на латынь труды Гиппократа и Галена, а с арабского книги Разеса, ибн Сулеймана (на самом-то деле он Ицхак бен Шломо ха-Исреэли, и Констатнин Африканский вообще при переводе его книг не упоминает его авторства), Иоханнитиуса (который на самом деле Абу Зейд Хунайн ибн Исхак аль-Ибади) и благодаря этим переводам труды древнегреческих и древнеримских медиков и философов, щедро сдобренные собственными наблюдениями и измышлениями арабских мудрецов, сохранивших и дополнивших их своими замечаниями, вернулись к европейскому читателю.
Про Константина Африканского я рассказываю так подробно ещё и потому, что в Салернской врачебной школе именно он плотно занимался проблемой меланхолии. В те времена под гребёнку этого диагноза гребли едва ли не всех сумасшедших, за исключением разве что припадочных и одержимых, и Константин написал целый трактат «О меланхолии». В котором, надо признать, довольно метко даёт ей определение (если мы поставили бы знак равенства между меланхолией и депрессивным состоянием): меланхолия суть такое состояние души, когда человек твёрдо верит в наступление одних только неблагоприятных для него событий.
В Европе появляются университеты
Пример Салернской врачебной школы оказался заразителен. Ещё бы: доктора действительно чему-то учатся и действительно что-то да умеют, и тому, кто эту школу закончил, доверия как-то больше, чем какому-нибудь бродячему шарлатану. Настолько больше, что в XII веке Фридрих II, божьей милостью император Священной Римской империи, постановил: врачебную лицензию в его владениях давать только в этой школе.
Понятно, что у других братьев по скальпелю и клистирной трубке взыграла та самая профессиональная ревность мол, мы-то тоже не какой-нибудь форамен экс бубликум! И вот уже у ломбардцев в Болонье открывается медицинский факультет, создаются университеты в Монпелье и Париже, а у британцев в Кембридже и Оксфорде понятно, что не ради одной лишь медицины, но её там непременно преподают. Ну как преподают копипастят, компилируют и снабжают собственными глубокомысленными комментариями всё те же копии с древних трактатов, но даже это уже шаг вперёд.
Более того, именно в этих университетах появляются первые робкие попытки не только над готовым текстом резонёрствовать, но и собственные наблюдения и опыт собирать и излагать. Так, Антонио Гуаянери, профессор медицины в Павии и в Падуе, описывает случай афазии и буйного помешательства от неумеренного употребления вина. А практикующий и преподающий там же Михаил Савонарола (не путать с внуком Джироламо, первой ласточкой Реформации и несостоявшимся тираном) призывает с долей здоровой критики отнестись к методам лечения, широко применяющимся к помешанным, только из-за того, что «так всегда было принято».