Что ж, если так, сказала Линайна. Но, Фанни, выходит, ты целых три месяца не должна будешь
Ну что ты, милая. Всего неделю-две, не больше. Я проведу сегодня вечер в клубе, за музыкальным бриджем. А ты, конечно, полетишь развлекаться?
Линайна кивнула.
С кем сегодня?
С Генри Фостером.
Опять? сказала Фанни с удивленно-нахмуренным выражением, не идущим к ее круглому, как луна, добродушному лицу. Неужели ты до сих пор все с Генри Фостером? укорила она огорченно.
Отцы и матери, братья и сестры. Но были еще и мужья, жены, возлюбленные. Было еще единобрачие и романтическая любовь.
Впрочем, вам эти слова, вероятно, ничего не говорят, сказал Мустафа Монд.
«Ничего», помотали головами студенты.
Семья, единобрачие, любовная романтика. Повсюду исключительность и замкнутость, сосредоточенность влечения на одном предмете; порыв и энергия направлены в узкое русло.
А ведь каждый принадлежит всем остальным, привел Мустафа гипнопедическую пословицу.
Студенты кивнули в знак полного согласия с утверждением, которое от шестидесяти двух с лишним тысяч повторений в сумраке спальни сделалось не просто справедливым, а стало истиной бесспорной, самоочевидной и не требующей доказательств.
Но, возразила Линайна, я с Генри всего месяца четыре.
Всего четыре месяца! Ничего себе! И вдобавок, обвиняюще ткнула Фанни пальцем, все это время, кроме Генри, ты ни с кем. Ведь ни с кем же?
Линайна залилась румянцем. Но в глазах и в голосе ее осталась непокорность.
Да, ни с кем, огрызнулась она. И не знаю, с какой такой стати я должна еще с кем-то.
Она, видите ли, не знает, с какой стати, повторила Фанни, обращаясь словно к незримому слушателю, вставшему за плечом у Линайны. Но тут же переменив тон: Ну кроме шуток, сказала она. Ну прошу тебя, веди ты себя осторожней. Нельзя же так долго все с одним да с одним это ужасно неприлично. Уж пусть бы тебе было сорок или тридцать пять тогда бы простительнее. Но в твоем-то возрасте, Линайна! Нет, это никуда не годится. И ты же знаешь, как решительно наш Директор против всего чрезмерно пылкого и затянувшегося. Четыре месяца все с Генри Фостером и ни с кем кроме да узнай Директор, он был бы вне себя
Представьте себе воду в трубе под напором. Студенты представили себе такую трубу. Пробейте в металле отверстие, продолжал Главноуправитель. Какой ударит фонтан! Если же проделать не одно отверстие, а двадцать, получим два десятка слабых струек.
То же и с эмоциями. «Моя детка. Моя крохотка!..» «Мама!» Безумие чувств заразительно. «Любимый, единственный мой, дорогой и бесценный»
Материнство, единобрачие, романтика любви. Ввысь бьет фонтан; неистово ярится пенная струя. У чувства одна узенькая отдушина. Мой любимый. Моя детка. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны, и порочны, и несчастны. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми. Материнство и влюбленность, на каждом шагу запрет (а рефлекс повиновения запрету не сформирован), соблазн и одинокое потом раскаяние, всевозможные болезни, нескончаемая боль, отгораживающая от людей, шаткое будущее, нищета все это обрекало их на сильные переживания. А при сильных переживаниях притом в одиночестве, в безнадежной разобщенности и обособленности какая уж могла быть речь о стабильности?
Разумеется, не обязательно отказываться от Генри совсем. Чередуй его с другими, вот и все. Ведь он же не только с тобой?
Не только, сказала Линайна.
Ну, разумеется. Уж Генри Фостер не нарушит правил жизни он всегда корректен и порядочен. А подумай о Директоре. Ведь как неукоснительно Директор соблюдает этикет.
Линайна кивнула:
Да, он сегодня потрепал меня по ягодицам.
Ну вот видишь, торжествующе сказала Фанни. Вот тебе пример того, как строжайше он держится приличий.
* * *
Стабильность, подчеркнул Главноуправитель, устойчивость, прочность. Без стабильного общества немыслима цивилизация. А стабильное общество немыслимо без стабильного члена общества. Голос Мустафы звучал как труба. В груди у слушателей теплело и ширилось.
Машина вертится, работает и должна вертеться непрерывно вечно. Остановка означает смерть. Копошился прежде на земной коре миллиард обитателей. Завертелись шестерни машин. И через сто пятьдесят лет стало два миллиарда. Остановите машины. Через сто пятьдесят не лет, а недель население земли сократится вполовину. Один миллиард умрет с голоду.
Машины должны работать без перебоев, но они требуют ухода. Их должны обслуживать люди такие же надежные, стабильные, как шестеренки и колеса, люди, здоровые духом и телом, послушные, постоянно довольные.
А горемыкам, восклицавшим: «Моя детка, моя мама, мой любимый и единственный», стонавшим: «Мой грех, мой грозный Бог», кричавшим от боли, бредившим в лихорадке, оплакивавшим нищету и старость, по плечу ли тем несчастным обслуживание машин? А если не будет обслуживания?.. Трупы миллиарда людей непросто было бы зарыть или сжечь.
И в конце концов, мягко уговаривала Фанни, разве это тягостно, мучительно иметь еще одного-двух в дополнение к Генри? Ведь не тяжело тебе а значит, обязательно надо разнообразить мужчин
Стабильность, подчеркнул опять Главноуправитель, стабильность. Первооснова и краеугольный камень. Стабильность. Для достижения ее все это. Широким жестом он охватил громадные здания Центра, парк и детей, бегающих нагишом или укромно играющих в кустах.
Линайна покачала головой, сказала в раздумье:
Что-то в последнее время не тянет меня к разнообразию. А разве у тебя, Фанни, не бывает временами, что не хочется разнообразить?
Фанни кивнула сочувственно и понимающе.
Но надо прилагать старания, наставительно сказала она, надо жить по правилам. Что ни говори, а каждый принадлежит всем остальным.
Да, каждый принадлежит всем остальным, повторила медленно Линайна и, вздохнув, помолчала. Затем, взяв руку подруги, слегка сжала в своей: Ты абсолютно права, Фанни. Ты всегда права. Я приложу старания.
Поток, задержанный преградой, взбухает и переливается позыв обращается в порыв, в страсть, даже в помешательство: сила потока множится на высоту и прочность препятствия. Когда же преграды нет, поток стекает плавно по назначенному руслу в тихое море благоденствия.
Зародыш голоден, и день-деньской питает его кровезаменителем насос, давая свои восемьсот оборотов в минуту. Заплакал раскупоренный младенец, и тут же подошла няня с бутылочкой млечно-секреторного продукта.
Эмоция таится в промежутке между позывом и его удовлетворением. Сократи этот промежуток, устрани все прежние ненужные препятствия.
Счастливцы вы! воскликнул Главноуправитель. На вас не жалели трудов, чтобы сделать вашу жизнь в эмоциональном отношении легкой оградить вас, насколько возможно, от эмоций и переживаний вообще.
Форд в своем «форде» и в мире покой, продекламировал вполголоса Директор.
Линайна Краун? застегнув брюки на молнию, отозвался Генри Фостер. О, это девушка великолепная. Донельзя пневматична. Удивляюсь, как это ты не отведал ее до сих пор.
Я и сам удивляюсь, сказал помощник Предопределителя. Непременно отведаю. При первой же возможности.
Со своего раздевального места в ряду напротив Бернард услышал этот разговор и побледнел.
Признаться, сказала Линайна, мне и самой это чуточку прискучивать начинает каждый день Генри да Генри. Она натянула левый чулок. Ты Бернарда Маркса знаешь? спросила она слишком уж нарочито небрежным тоном.
Ты хочешь с Бернардом? вскинулась Фанни.
А что? Бернард ведь альфа-плюсовик. К тому же он приглашает меня слетать с ним в дикарский заповедник в индейскую резервацию. А я всегда хотела побывать у дикарей.