А так все и было, бесцветно откликнулся помятый в рукопашной Ермолов, сидевший лицом к Остерману. В пятом часу гвардейская кавалерия под руководством Дибича Ивана Иваныча-а он вдруг зевнул с подвыванием, смутился и, встряхнувшись, докончил: Атаковала без моего приказа, ваше высокопревосходительство.
Остерман сощурился, вгляделся и вздохнул с облегчением. Отблеск лампы на золотых эполетах, русые кудри поверх стоячего ворота мундира, невероятное сочетание цветных платков с офицерским шарфом на поясе Слух его не подводит, а если генерал от инфантерии Милорадович тут, значит, подкрепление из арьергарда пришло. И за мертвецов можно тоже не волноваться: у этого человека даже после полуночи из их «рядов» неупокоенные точно не встанут.
Милорадович бросил бумагу на стол, хлопнул ладонью по колену и от души рассмеялся.
Без приказа! Ну и буквоед же вы, Алексей Петрович! Не вы ли в Пристене с семеновцами тогда орудия отбивали? Бог мой, у кого Дибич должен был приказа-то спрашивать?
Не буквоед, возразил Ермолов, вновь сонно покачиваясь на табурете. А надо же сказать, что это наш «безобразный карла» сам порешил
А точно ли сам? переспросил Милорадович рассеянно, будто бы снова изучая реляцию.
Ермолов непочтительно фыркнул, поправил на плече шинель, изодранную то ли в рукопашной, то ли зубами особо отважной гаргульи.
Уж поверьте мне, ваше высокопревосходительство, сам. И славно, что Дибич так решил.
Остермана даже кольнуло любопытство о чем это Ермолов? Что не имел времени скомандовать Дибичу, или что проверил, и именно Дибичу в голову явилась мысль об атаке? Сознаться, что слушаешь мысли других офицеров великая дерзость! В бою-то, понятное дело, каждый пользуется всем, чем владеет, но оглашенным чародеем Ермолов не был, впрочем, как и сам Остерман. Хотя что он такого сказал?
То же самое, видимо, подумал и Милорадович.
Алексей Петрович, душа моя До чего же вы все-таки ядовиты!
Остерман засмеялся бы, но смеха не вышло из горла вырвался лишь сиплый писк, а высохшие губы не расклеились вовсе. Ермолов, впрочем, услышал вскинулся тут же, сощурился, вгляделся сквозь лампу.
Милорадович тоже обернулся. Круглое его, приятное лицо с сербским горбатым носом просияло улыбкой.
Александр Иваныч! Очнулись? С викторией вас, душа моя! И всех нас с вашей викторией!
Воды Ради Бога!
Ермолов вскочил, едва не снес макушкой крышу палатки, выругался и пригнулся. Милорадович, на голову ниже, смеясь, добрался до койки, встал на колено, просунул руку Остерману под спину. Поднимая, старался не потревожить, но от движения Остерман чудом не провалился обратно в беспамятство. Холод поднесенной манерки и горная ледяная вода на губах вернули в чувство. Смочив рот, он откашлялся и наконец задал вопрос, который в ясном сознании его занял сразу:
Ваше высокопревосходительство, отчего я не в лазарете?
Бог мой! Командования вашим отрядом с вас никто не снимал, душа моя, одна морока вашему Ваньке от вас ко мне бегать и наоборот, пока мы с диспозицией разберемся. Уж полежите здесь, сделайте милость, у вас адъютантов и так немного осталось!
Остерман сморгнул подступили внезапные слезы. Милорадович в ответ простодушно захлопал голубыми глазами, будто самое обычное дело оставлять при штабе арьергарда тяжелораненых, а в командирах беспамятных калек без руки. Всегда он так! Силы не занимать, но тратит вздорно, на то, что могли бы сделать иные люди! Вот и сейчас ползет по истерзанному плечу ручеек тепла, от души, хоть и не слишком умело, чужая лишняя морока, будто при армии лекари перевелись.
Что дело?
Выиграно, беззаботно сообщил Милорадович. Уложил Остермана обратно на койку, рассеянно щелкнул ногтем по крышке опустевшей манерки и наконец-то поднялся с колен. Здесь пока части третьего пехотного и вторая кирасирская, ваши в резерве. Завтра пойдем ловить маршала Вандама. Бог мой, только вообразите, господа, если удастся, то-то огорчится Буонапарте!
А кто из его маршалов был нынче? лениво полюбопытствовал Остерман, устраиваясь на подушке и слушая, как утихает боль. После, когда я уже
Да так и был один Даву, ответил Ермолов, пересев к нему в ноги, и снова нечаянно зевнул.
Милорадович поглядел на него сочувственно, виновато дернул форменный галстук вместе с узкой лентой колдовского командорского мальтийского креста, ордена Святого Иоанна Иерусалимского, надетого ради сражения по парадной форме, навыпуск.
Потерпите еще четверть часа, Алексей Петрович. Я за Дибичем послал, право, Дибича надо вместе поздравить.
Ну, хоть водкой поздравлять догадались, ваше высокопревосходительство, буркнул Ермолов, и засмеялись все, даже раненный Остерман.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЫСШЕЕ БЛАГОЧЕСТИЕ
Доставлен полициею Лейб-Гвардии Егерскаго полка рядовой Никанор Лифантов за то, что ходил в 12-м часу ночи около мелочной лавки, принадлежащей мещанину Панину, в числе трех человек. А когда хозяин оной, вышед, спросил их, что им нужно, то один из них ударил его имевшимся в руке неизвестным орудием и разсек лицо под левым глазом до крови, причем Лифантов пойман, а остальные, пользуясь темнотою, скрылись.
3 сентября 1818 года.
Из донесений графа Милорадовича императору Александру
I
У Синего моста, в тихой комнате петербургского Английского клуба, изморозь на окнах дробила низкое солнце. Важный пожилой домовой встал на цыпочки, утащил со стола молочник и со вздохом полез в подпечье, пачкая расшитую позументом ливрею.
Внимания на него двое завсегдатаев не обратили. Они разбирали почту в тишине, лишь изредка прерываемой короткими фразами, пили кофе и с удовольствием щурились от зимнего света. Один, сухощавый, темноволосый и синеглазый, с лицом умным и тонким, то и дело откладывал бумаги, чтобы поправить очки правой рукой. Левой не было от плеча, под бахромой генеральского эполета, висел пустой рукав мундира, украшенного крестами и звездами. Товарищ его, в том же звании, был облачен в скромный повседневный сюртук с нашитой слева матерчатой восьмиконечной звездой в виде мальтийского крестика, а под полурасстегнутой стойкой генеральского ворота неожиданно блестел серебряный солдатский Георгий.
Первый читал спокойно, близоруко поднося к очкам газетный лист, второй же теребил нервно узкий черный галстук под воротом, встряхивал головой, отбрасывая седоватые русые кудри, прищелкивал языком, и наконец, потеряв терпение, бросил на стол письмо с императорским вензелем.
Бог мой! Ваше высокопревосходительство генерал граф Остерман-Толстой, а почем нынче гербовая бумага?
Мне-то откуда знать, ваше высокопревосходительство генерал граф Милорадович? резонно возразил Остерман, не сдерживая, однако, улыбки. Вы, сударь, в столице лицо первоначальствующее, вот мне и скажите.
Огорченно махнув рукой, Милорадович взялся за трубку. Остерман отложил газету и ловко подал ему огоньку.
Mais dites1, Михайла Андреич. Все одно, не утерпите!
Домовой выглянул снова, засопел недовольно на трубку, но, увидав единственную руку Остермана поднятой для крестного знамения, кивнул с пониманием и утянулся обратно в подпечье.
Dire!2 То и скажу, душа моя, что дело не стоит бумаги, на переписку потраченной, Милорадович выпустил облачко душистого дыма и немного повеселел. Нет, ну каково! Бедняга вице-адмирал Крузенштерн, поди, до сих пор икает, сколько мы на него времени убили. С сентября по повелению государя рассылаем запросы, все Морское министерство вытрясли зачем-де у них вице-адмиралы в Варшаву в отпуск ездят, а министерство руками разводит, он же в отпуске, мол, Крузенштерн, так какой же с нас спрос? А выяснили только, что надо коменданту петербургскому на вид поставить у него караульные офицеры пишут, как курица лапой, и Варшаву от станции Вайвары отличают с трудом. Думал, глобусов в Кадетский корпус подарят, так отвечают вот это