Остерман ждал, терпеливо улыбаясь. Милорадович толкнул ему письмо, отчеркнул ногтем строчку.
Высочайше повелено заметить, чтобы впредь офицеры не ошибались, вслух прочитал Остерман, склоняясь к бумаге и потирая висок. Да Содержательная у генерал-губернатора переписка!
Под печкой не то чихнули, не то захихикали.
Милорадович фыркнул в ответ и сокрушенно покачал головой.
Ведь просился у государя в отставку, раз армии не дают, так нет же, Бог мой!
И что бы вы делали в отставке, господин командор Русского приората Мальтийского ордена? Гоняли мавок и охотились за единственным на губернию упырем? уколол его Остерман. Много дела вам в том вашем Чернигове!
Можно подумать, здесь его много! Пирогов вон этим для Сочельника от казны выделять? Милорадович кивнул на подпечье, где испуганно икнул домовой, и продолжил, загорячившись: Бог мой, что говорили! В мирное время, мол, командовать армией ничего не значит, служба генерал-губернатора важнее! Вверили, называется, охрану семейства и государя. Государь в отъезде, а я сиди теперь в кабинете, отправляй каждый день донесения! И почем бы знать мне, что во дворце творится? Пошлют за мной поеду, а так
Остерман глазами указал ему на сидевшего в углу за газетой скромного наблюдателя сцены.
Стоит ли, Михайла Андреич?..
От их взглядов, любопытствующих, с дружелюбной подначкой, наблюдатель поперхнулся кофе уж очень живо представилось ему, как он глупо выглядит со стороны, тридцатилетний боевой офицер, лейб-гвардеец Измайловского полку, подслушивая разговор генералов под прикрытием несчастного номера «Ведомостей». Но граф Милорадович беззаботно отмахнулся.
При Федоре-то? Бог мой, я столько раз ему душу изливал, что у него, поди, в зубах уж навязло! Пусть думает, нужна ли ему военная карьера при месте в моей канцелярии, или спокойнее будет сидеть в деревне. Да и тайны великой нет.
Государю есть чего опасаться после своей речи в той самой Варшаве, вполголоса заметил Остерман и прибавил погромче: А monsieur3 Федор Глинка заговорщик известный.
То-то и оно, что известный, оттого и не страшный, Милорадович усмехнулся. И до, и после Варшавской речи конституцию всякая собака поминает, и этих заговорщиков со всех сторон как грибов. Думаете, государь их поименно не знает? Ведь не черное колдовство, а политика, так пусть себе говорят, он повернулся. Monsieur Глинка, душа моя! Что, распущено это ваше тайное общество?
Глинка высунулся из-за газеты.
Распущено, ваше сиятельство.
Impeccable!4 буркнул себе под нос Остерман. Пусть не про колдовство, но слухи-то ползли совсем уж нехорошие. А что, Михайла Андреич, в Государственном Совете говорят о реформах?
Лаются, бросил Милорадович. Снова рассеянно глянул в бумаги, поморщился и отодвинул их в сторону. А что до реформ Вы эпистолу Каразина о природности крепостного рабства видали? Ведь это не просто читают переписывают!
Остерман пожал плечами.
Tout de même5, за критический разбор сей эпистолы государь monsieur Муравьева дураком повеличать изволил. Лизетт писала ко мне, в Москве много обсуждали эту историю. Среди тамошних дворян куда больше помещиков, что живут на доходы с имений, а следовательно с крепостного рабства.
Поэтому вы теперь спрашиваете меня, а не Лизетт?
К вечеру снег пойдет, невпопад заметил Остерман, вновь потирая висок и скованно поводя плечами. Придете нынче на ужин?
А велико ли будет общество? зорко взглянул на него Милорадович, дернув галстук.
Никого. Не волнуйтесь, гостей принимать не заставлю.
Тогда не могу, душа моя Александр Иваныч. Зван вечером к князю Шаховскому, неудобно отказывать.
Жаль! Я хотел бы показать вам перемены в верхнем этаже, план архитектора у меня сомнения вызывает. Впрочем, в чем дело? Едемте сейчас, отобедаем у меня.
Бог мой, какая удача! Принимаю с благодарностью! воскликнул Милорадович и добавил с улыбкой, глядя на выразительно заломленную бровь Остермана: Да, Александр Иваныч, угадали! Пока вы занимаетесь переустройством дома, я планирую отделать как можно лучше помещения долговой ямы. Не ровен час, самому придется там сидеть!
Остерман покачал головой.
Опять уже все промотали? Не диво, что вы просились в отставку! С вашей бы силой и опытом как раз бы не скучали без дела и денег, зарабатывали бы на всякой кикиморе.
Милорадович рассмеялся.
Сами сказали, душа моя, гонялся бы за единственным на всю губернию упырем. Бог мой, не те времена!
В прежние времена вышибли бы вас из охотников за ваши военные подвиги, Михайла Андреич, ибо охотнику по уставу Ордена в политике не бывать, усмехнулся в ответ Остерман. Не создай император Павел Русского приората
Я бы генерал-губернатором здесь не сидел! подхватил Милорадович. Впрочем, об этом и не сожалел бы. Раз уж с нынешним жалованием я в долгах, не сильно разбогател бы и на кикиморах.
Остерман спрятал очки и поднялся.
Вы правы. Но, как я все-таки друг вам, я просто обязан читать нотации, призывая для настоящего дела. Может, Савл обратится в Павла, хоть я и не огненный куст6.
Что это за настоящее дело, душа моя? Милорадович насторожился. С вашим-то происхождением, вы ведь тоже могли бы быть охотником Русского приората, если бы во времена императора Павла подсуетились.
Шевельнув левым плечом, Остерман указал на пустой рукав.
Император Павел мне не больно-то доверял, зная мою близость к князю Потемкину. А теперь уж и вовсе какой из меня охотник! Так, теоретик, разбираю бумаги прадеда7. Как раз нашел кое-что любопытное к эпистоле Каразина и к волшебным способностям дворян Петра Великого. Что ж, едем?
А вечером к Шаховскому? Милорадович подмигнул. Как, Александр Иваныч? Поверьте, тамошние Хариты
О нет, увольте и от Харит, и от иных искушений! Общество наше болтливо, и если дойдет в Москву до Лизетт
Душа моя, но ведь она сейчас в вашем Ильинском? Кто ей скажет, зеркало или карты?
Зеркало или карты, Михайла Андреич, ей всегда скажут, правдивы ли слухи. Что до Ильинского, что ей за беда, когда в деревню к ней готова явиться хоть вся Москва! Une dame très puissante8
Милорадович укоризненно вздохнул и встал. Остерман вновь покачал головой, улыбаясь.
Мне вполне хватит семейного общества у Голицыных. Вообразите ma sœur9 Натали почуяла, что Долли влюблена в Валерьяна, а ведь ей всего четыре года, и он еще Пажеского корпуса не кончил. Но у Наташи уже большие планы, а у меня от них голова кругом!
Бог мой! Маленькие детки маленькие бедки? Я вот старшего племянника вытребовал к себе для особых поручений, а выпустится Алешка надо будет и его, они ребята способные. Федор, душа моя, вели-ка приказать экипаж его сиятельства к подъезду. Мы ведь едем?
Едем, согласился Остерман. Кофе для вас сварить я расстараюсь и дома, и добавил вполголоса, с привычной ловкостью натягивая зубами единственную перчатку: Только Федора Николаича не приглашаю, уж простите, ради разговора. Ему ведь найдется, где пообедать?
Думаю, да, с некоторым сомнением отозвался Милорадович, расправляя форменную двууголку. Ежели он все деньги мне на табак не спустил. Впрочем, все равно ему в полк возвращаться.
Вылетев с пылающим лицом из кабинета за возком, Глинка едва не пришиб домового распахнутой дверью.
***
Одолженный Остерманом возок укатил с конских морд свисали сосульки. Звезды застывали в темном небе над заснеженным каналом святой Екатерины. Промороженно и недобро замер в ночи Петербург, щурясь на управляющего им по случаю чужака слепыми провалами подворотен.
Милорадович по привычке потянулся к галстуку, к припрятанному Орденскому кресту, но рука, даже в перчатке, моментально замерзла. Пряча ее в карман шинели, он укорил себя за душевную слабость дом статского советника Клеопина в глубине Малой Подъяческой приветливо перемигивался свечами в окнах, на «чердаке» князя Шаховского нынче, как и всегда, должно быть многолюдно, а если продрог аж до зубовного скрежета, особая радость войти в уютный и дружеский дом.