Папенька, что ты такое говоришь! Я знаю его достаточно, и признаюсь честно, у меня нет ни малейшего желания продолжать такое знакомство.
А она, оказывается, может и от ворот поворот дать, отметил про себя Антон. Надо же!
Карета Чернокуцкого сбавила ход и остановилась возле небольшого особняка, который, по-видимому, и принадлежал Островским. К воротам тут же подошел престарелый лакей, одетый в форменную ливрею, расшитую галунами. Он отворил ворота, а Игнат легко хлыстнул лошадей, чтобы те проехали в дом. Когда подъехали к извозчичьей, остановились. Чернокуцкий проснулся и стал тереть кулаками глаза.
Узнал Вас, узнал, Евгений Палыч! Затараторил лакей, подбегая к карете. Узнал Вас, голубчик!
Вечер добрый, старик. Протянул граф, вылезая из экипажа и пожимая обрадованному лакею худую, сухощавую руку.
Евгений Палыч, может, чайку с дорожки? Так это мы вмиг организуем, только слово.
Предложил он это так участливо и с такой добротой, что пьяный граф даже растрогался.
Да ну что ты, старый, это лишнее. Спасибо тебе. Вот что-нибудь покрепче
Понял-понял! Замахал руками лакей, умудряясь при этом виртуозно надеть белую перчатку на правую руку, которую он снял для того, чтобы поздороваться с Чернокуцким. Будет исполнено. Вы главное в дом пожалуйте, милостивый государь, а наше-то маленькое дело мы исполним, уж будьте покойны. На то и служим.
Из пролетки тем временем вышел Островский, помогая спуститься Антону. Увидев хозяина, лакей тут же к нему подбежал. Удивленно посмотрел на незнакомого ему человека, но уже в следующую секунду лицо его снова приняло прежнее выражение, как будто старик потерял всякий к нему интерес. Лакей ничего не говорил, но было видно, что он ждет распоряжений.
Распоряжения эти тут же последовали.
Василий, немедленно проведи этого человека в гостиную и посмотри его рану. Это может быть серьезно. Я подойду позже.
Василий учтиво склонил голову.
Прошу прощения, Петр Петрович, нехотя произнес он, вам пришло письмо от Ильи Ильича Ремизов. Пришло сразу после вашего ухода.
От Ильи Ильича? Это хорошо.
Антону хватило одного беглого взгляда, чтобы понять, что дом этот ему безумно нравится. И даже не богатством, а выглядел он безумно богато а скорее своей декоративностью и вычурностью форм.
Сразу привлек внимание вогнутый фасад, по бокам которого росли тюльпаны и вздымались вверх витые каменные колонны, украшенные причудливыми орнаментами. С каждой стороны этих колонн было по три, и почему-то все они кучковались очень тесно друг к другу, в то время как остальная просторная часть фасада оставалась незанятой. Интересно, что сверху эти колонны были как будто срезаны, и срезаны наискосок, отчего создавалось впечатление какой-то незавершенности. Как будто разуму была дана возможность самому домыслить идею неведомого архитектора. Это впечатление укреплялось еще и всякими линиями и завитушками самых разных форм и размеров, которые как будто уходили куда-то вверх, а потом резко обрывались.
Подобные завитушки виднелись и на самом строении, правда, только между верхним этажом и аттикой. Большие окна в форме эллипса, по шесть на каждом ярусе, придавали дому вид непреступной крепости. Л-образная крыша, неповторимый дизайн и чрезмерная декоративность все это красноречиво говорило о том, что постройкой занимались еще в 18 веке и относилась она к эпохе Растрелли.
Антон Ковров очень любил направление барокко. Хотя, если спросить его, чем оно отличается, скажем, от классицизма, он бы не ответил. Почему? Да потому что не знал. Как-то раз он несколько часов кряду простоял у одного красивого особняка, который произвел на него неизгладимое впечатление. Пришел туда не для того, что любовался красотами архитектуры, о нет. Дело там было личного и, можно даже сказать, интимного свойства. Но когда долго стоишь на месте без дела и перед глазами у тебя дом, волей-неволей всматриваешься в детали.
Вот и Антон всматривался. Очень уж он в душу ему запал. Потом только узнал, что стиль, в котором дом был построен, называется барокко. С тех пор безошибочно или прочти безошибочно мог определить строение в этом стиле по определенным признакам. Таким, например, как преобладание сложных криволинейных форм и замысловатые орнаменты.
Антон шел по выложенной разноцветной мозаикой дорожке, придерживаемый с двух сторон лакеем и хозяином дома, хотя, в общем-то, в этом нисколько не нуждался. Рана, как он сам чувствовал, была неглубокой, так что давала о себе знать только в момент резкого поворота влево. Единственное, что могло беспокоить молодого студента, так это инфекция, которая могла попасть в кровь. Однако, будучи человеком хоть и романтичным, но отнюдь не впечатлительным, он не придавал этому большого значения. Если рану вовремя обработать, столбняка можно избежать.
Вот распахнулись огромные двустворчатые двери, легонько скрипнули тяжелые петли, и они оказались в шикарной гостиной, каких студенту третьего курса Государственного Юридического Университета видеть еще не приходилось. Даже у генерала Вострикова, который недавно вернулся из Индии и привез оттуда украшений для своего дома рублей, наверное, на тысячу, и к которому они с матерью были приглашены прошлым летом, было не так изысканно и богато, как здесь. Это даже несмотря на то, что в своем кругу генерал слыл человеком неповторимого и изящного вкуса, умудрявшегося совмещать западную сдержанность с восточным шиком.
В доме Островских, правда, востоком и не пахло, но вот шик чувствовался во всем. Картины, висевшие на стенах, изображали каких-то герцогов и герцогинь в пестрых одеяниях, а статуи возле широкой лестницы, ведущей на второй этаж, были похожи на мифических птиц-грифонов с мечами наперевес. Они, словно два стражника, охраняли ее от посторонних. Действительно, довольно оригинально, в стиле старинных замков времен Вальтера Скотта.
Очень понравилась Антону и меблировка. Кресла и стулья с изогнутыми ножками, полированные столы: один большой, посреди гостиной, а другой, его меньший брат-близнец, в углу комнаты, возле фортепьяно. Приглушенное освещение создавало атмосферу таинственности и способствовало концентрации мыслительных процессов. Последнее, пожалуй, занимало важное место в жизни Петра Петровича, ибо занимаемая им должность не прощала даже самой малой оплошности и требовала постоянной работы ума. А зазеваешься, упустишь что-то из виду, так поминай как звали конкуренты только того и ждут. Воспользуются образовавшейся брешью, да и скинут туда же. Здесь, что и говорить, нужно быть всегда начеку.
Островский оставил своих гостей и лакея в гостиной, а сам отправился в кабинет, который располагался по соседству, чуть дальше по коридору. Престарелый слуга усадил Антона в кресло и помог снять пальто. Когда с верхней одеждой был покончено, принялся за рубашку.
Ой, батюшки-батюшки, запричитал старик, осматривая рану Антона. Дай-ка я за йодом сбегаю, промокну разок. А то туда, небось, микробов-то этих, аспидов ядовитых, заползло немеряно. Сейчас, батюшка, сейчас.
И стремглав побежал куда-то наверх, видно, за йодом. Антон и Марго остались в гостиной одни. Граф не в счет, потому что отправился во двор на плохо слушающихся ногах давать какие-то распоряжения насчет своего экипажа.
Скажите, вам больно? Спросила Островская, присев на колени перед раненым и едва прикасаясь тоненькими пальчиками к больному месту.
Нет, Коврову совсем не было больно, как это ни странно. Наоборот, он ощутил приятную, сладостную дрожь. Но не в боку, а в животе. Она поднималась все выше и подкатила к самому горлу. Это было похоже на электрический разряд, будто вместо пальцев у девушки были высоковольтные провода. От этого прикосновения Антон даже подпрыгнул на месте.