Чомора поднялась и подошла к комоду в самом дальнем углу комнаты. Задумалась на мгновение, кивнула сама себе и открыла верхний ящик. Порылась нетерпеливо, разыскивая потрёпанную записную книжицу. Когда нашла, аккуратно разгладила обложку и вернулась за письменный стол. Достала чистых листов лилейника, взяла заострённую палочку и стала писать записку подруге своей старинной Яге Берендеевне Бабкиной.
Вспомнив подружку, Чомора расплылась в довольной улыбке: «Яга она и есть Баба-яга», фыркнула про себя, припомнив, какое прозвище придумали ученицы в лесной школе чар и магии Ягуше, чтоб на место зазнайку поставить. Как же, как же, самого царя Берендея дочка за одной партой с простыми хранителями учиться будет. Потом, конечно, дружба наладилась, да имечко так и осталось. Ещё и в мир ушло. Так и звали её людишки Бабой-ягой с давних пор и по сей день.
Записочка написана, ворон вызван и отправлен к Яге. Осталось только дождаться ответа от Берендеевны и в гости отправиться с надеждой на помощь. Чомора тяжело поднялась, опираясь на столешницу обеими руками, и отправилась на кухню с очередной проверкой: всё ли к ужину готово да какие сладости Эллочке наготовили. Может, захочет чего, деточка, а то с лица спала страшно, так и до кикиморы дохудеется.
Над Вечным лесом сгущались тучи грозовые, тёмные, со стороны северной заходили, к границе подбираясь. На окраинах уже пахло грозой. Три охранные сосны верхушки склоняли от ветра, а осинки и вовсе от страха тряслись. Где-то далеко грянул гром, полыхнула молния, отражаясь в зеркалах туч. Что-то несли они в себе нехорошее, бездушное. Но никто пока о том не ведал.
Глава 5. Элла, Эллочка, Амбрелла
Словно сквозь туман пробивались к Амбрелле слова старой няньки, но отвечать не хотелось. Да и отвечать нечего. Отправила на помощь лесу сорокопутов и дубынь, и снова замерла, сидя в кресле возле окна, равнодушно наблюдая, как текут по небу облака белые, перистые. Не понимала королева, что с ней происходит. Вроде и любви к бывшему мужу в сердце более нет. Да вот поди ж ты, задела-зацепила её женитьба Ждана до самой сердцевины души.
Что-то мутное, тягучее и обжигающее поднялось из глубин, захотелось если не отомстить, то сильно напакостить. А ещё лучше болью отравить, чтобы понял неверный, каково это любить и мучиться столько лет безответно, ждать и надеяться, что одумается и вернётся. И не понять, что страшнее мучило душеньку: крылья отобранные или любовь растоптанная.
Разум верх взял над злобой накатившей, и мстить Амбрелла не стала. Но письмо написала и отправила, и решение менять не собиралась. Очень хотелось ей, чтобы возлюбленный её бывший прочувствовал, каково это с занозой в сердце жить, когда ни вздохнуть, ни выдохнуть не можешь. Когда солнце погасло, и краски яркие выгорели. Пенье птичье чудотворное ржавым карканьем воронов звучит. А в сказках леса и вовсе ужасы мерещатся.
Фея нехотя выбралась из уютных объятий любимого кресла с высокой спинкой, в котором пряталась от назойливой нянюшки. Мелькнула было мысль, что неправильно всё это, поговорить бы с Чоморой, успокоить, утешить, сказать, что всё пройдёт и светло снова будет. Любит ведь нянька её, неразумную. И Элла души в ней не чает. Но утекла думка, словно вешний снег под солнышком растаяла.
Холодно.
Амбрелла передёрнула плечами, подошла к резному шкафчику, распахнула створки и достала шаль-паутинку, пауками местными связанную, заговорённую на вечное тепло. Пух ласково прильнул к телу, но не согрел, только вызвал глухое раздражение: не таких прикосновений хотелось, другой ласки сердце ждало.
Холодно.
Не греет шаль душу омертвевшую, глыбами льда заваленную. Лёд остужает разум и охлаждает разбитые осколки, но острые грани царапают изнутри солнечное сплетение и не дают забыть, выкинуть из головы, встряхнуться и жить дальше. Столько лет ждать и надеться, что образумится любимый, вернётся к ней, и жизнь наладится, боль уйдёт, а сердце вновь забьётся в гармонии с Вечным лесом и миром. Затрепыхалась было умирающая надежда, когда старый король преставился. Да не судьба видно. Не пришёл, не написал, не ступил на порог со словами нежными, извинительными.
А потом нелёгкая царевну-лягушку принесла. Вот ведь зараза хладнокровная, дождалась-таки своего часа. Прискакала в своей коробчёнке посочувствовать, поддержать. А сама глаз жадных с лица не сводила, всё чувства разглядеть пыталась, эмоции уловить, подпитаться.
Говаривала Чомора, что зеленуха тёмным колдовством занялась, омолаживающим, эликсир чудодейственный создала да на нём озолотилась. Сеть косметических салонов по королевству открыла. И сама молодеет с каждым днём и часом.
А мазь та на слезах невинных дев замешана, на страданиях любовных и печалях души. Оно всегда так и бывает: чужое горе другому в радость. В человеческих семьях такое частенько случается. А если приправить лицемерным сочувствием, так и вовсе эффект усиливается: намазалась вся и тело до того лёгким становится, словно только на свет народилась и впервые над лугами взлетела на крыльях тоненьких.
Амбрелла крем тот в глаза не видывала, хоть и предлагала ей заклятая подруженька баночку. Да не нужна ей красота и молодость такой ценой. Из души краса вырастает, в ней же и расцветает пышным цветом. Чем солнышко новорождённое в сердцевинке существа живого подпитывать первые годы жизни, такой и жизнь будет. Любовью да заботой вот и добрым малыш вырастет. А коли злобой да завистью хорошего не жди.
Потому и не понимала сейчас Амбрелла, что с ней происходит, отчего холод в душе поселяется, а сердце всё меньше и меньше на радости реагирует, равнодушно в груди постукивает. Оттого и стала искать в книгах древних, фолиантах заморских ответы на свои вопросы незаданные. В одной рукописи про зеркало прочитала, мол, всё знает. Поможет, научит, подскажет. Вспомнила, что в закромах стекло волшебное имеется, велела принести. Вот теперь стоит перед ним и мучается: что спрашивать, о чём загадывать?
Амбрелла взяла со стола яблоко, отошла к окну. Равнодушным взглядом скользнула по чудной парочке: Чомора и Дубовод о чём-то шептались посреди двора. Вот нянька суетливо оглянулась на окна её кабинета и, не заметив в проёме арочном воспитанницу, продолжила что-то горячо шептать лешему, утирая нос платочком, королевскими руками вышитым, на день трёхсотлетия подаренным. Молодая у неё нянюшка, шустрая. А всё старушкой прикидывается.
Глянула на молоденьких феечек, что развлекались с единорогами, и невольная улыбка тронула бледные уста королевы. Вспомнилось на секундочку, как сама маленькой была, в хвосты ерожиков цветы вплетала. Как силушка в крови бурлила, на волю просясь. Забилось было сердечко в другом ритме, живом и горячем. Да тут же память услужливо картинку подсунула, как на этих самых зверях волшебных по лесу Вечному со Жданом катались, сбегая от заботы ворчливой Чоморы.
И кольнуло внутри, стих стук сердечный, выровнялся. Ледяные пальцы сжали виски, ладони холодные погладили сердцевину солнечную, прогоняя жар душевный, гася угольки робкие, изморозью покрывая мир Амбреллы. Яблоко из рук выпало и покатилось по полу, но королева не заметила, погрузившись в воспоминания.
* * *
Амбрелле исполнилось только-только сорок четыре лета, когда с её лесом первая трудность приключилась. Поселился под горой Живун на семи дубах злодей злодейский Соловей-разбойник. Были бы живы батюшка с матушкой, никто бы и не закручинился, враз бы ворога восвояси выпроводили. А Эллочка только-только венец королевский приняла, мудростью не владела, многого знать не знала, ведать не ведала. А сердце молодое да горячее к разуму не прислушивалось, требуя немедля злодея изгнать и наказать.