Маттео бросил взгляд на свои сапоги и плащ:
Я не столь элегантен! Возвращение в родной город вызвало у меня такой прилив сентиментальности, что я не смог уделить внимание собственной внешности, зато возобновил знакомство с вином. Ты знаешь, Филиппо, что мы очень гордимся нашим местным вином.
Вроде бы ты никогда не страдал сентиментальностью, Маттео, заметил Кеччо.
Сегодня, когда мы прибыли сюда, она проявилась в полной мере, возразил я. Он всем восторгался, признавался в любви к Форли, хотел бродить по городу в это холодное утро и рассказывать мне забавные истории о своем детстве.
Мы, профессиональные сентименталисты, не способны проявить сентиментальность к чему-либо помимо себя, ответил Маттео.
Я проголодался, со смехом продолжил я, а тебе чувствительность не к лицу. Даже твоя лошадь выказывала недоверие.
Дикарь! ответствовал Маттео. Разумеется, от волнения я не мог уделять должного внимания лошади, она поскользнулась на этой брусчатке и едва не сбросила меня, а Филиппо, вместо того чтобы посочувствовать, расхохотался.
Очевидно, сантименты это все-таки не твое, указал Кеччо.
Боюсь, ты прав. А вот Филиппо может часами предаваться романтическим грезам, хуже того предается, но в жизни ничего романтического у него не происходит. А меня можно извинить все-таки я прибыл в родной город после четырех лет разлуки.
Мы принимаем твои извинения, Маттео, кивнул я.
Но это правда, Кеччо, я рад возвращению. Сам вид этих древних улиц, дворца наполняет мое сердце счастьем, и я чувствую не могу выразить словами, что я чувствую.
Что ж, наслаждайся, пока можешь, потому что, возможно, ты не всегда найдешь здесь радушный прием. Голос Кеччо звучал серьезно.
Это еще почему? спросил Маттео.
Об этом поговорим позже. А пока лучше повидайтесь с моим отцом и отдыхайте. После такой поездки вы наверняка устали. Вечером мы устраиваем большой прием, на котором ты встретишь давних друзей. Граф соблаговолил принять мое приглашение.
Соблаговолил? Маттео вскинул брови и посмотрел на кузена.
Кеччо горько улыбнулся:
Времена после твоего отъезда изменились, Маттео. Форлийцы теперь подданные и придворные.
Пресекая дальнейшие расспросы, он поклонился и оставил нас.
Что же тут происходит? покачал головой Маттео. Как тебе он?
Во время разговора я с интересом присматривался к Кеччо дОрси, высокому, темноволосому, с окладистой бородой и усами, лет сорока от роду. Сходство между ним и Маттео определенно просматривалось: темные волосы и глаза, но у Маттео лицо было шире, скулы выступали сильнее, а кожа заметно погрубела от солдатской жизни. Более худощавый и серьезный Кеччо выглядел гораздо более одаренным; Маттео, увы, умом похвалиться не мог.
Он очень благожелательный, ответил я.
Немного заносчивый, но он хотел выказать радушие. Над ним довлеет положение главы нашего рода.
Но его отец жив.
Да, но ему восемьдесят пять, он глух как пень и слеп как летучая мышь. Старик сидит в своей комнате, тогда как Кеччо дергает за ниточки, а нам, беднягам, приходится только кланяться и делать все, что он нам говорит.
Я уверен, тебе это только идет на пользу, хмыкнул я. Мне любопытно узнать, почему Кеччо так говорит о графе. Когда я приезжал сюда в прошлый раз, они были закадычными друзьями. Знаешь, пойдем выпьем, раз уж мы выполнили свой долг.
Мы пошли в гостиницу, где оставили лошадей, и заказали вина.
Принеси самого лучшего, мой толстый друг, крикнул Маттео хозяину. Этот господин нездешний и не знает, что такое вино. Он вырос на кислом соке Читта-ди-Кастелло.
Вы живете в Читта-ди-Кастелло? спросил хозяин гостиницы.
Мне бы хотелось там жить, ответил я.
Его изгнали из родной страны для ее же блага, прокомментировал Маттео.
Это неправда. Я уехал по собственной воле.
И скакал так быстро, насколько мог, потому что его преследовали двадцать четыре всадника.
Именно! Они не хотели, чтобы я уезжал, и когда я решил, что смена обстановки пойдет мне на пользу, послали целый конный отряд, чтобы убедить меня вернуться.
Твоя голова, поднятая на пике, украсила бы главную площадь.
Тебя эта мысль забавляет, ответил я Маттео, но тогда мне было совсем не до смеха.
Я вспомнил тот день, когда мне сообщили, что Вителли, тиран Кастелло, подписал указ о моем аресте. Зная, как молниеносно он расправляется со своими врагами, я попрощался с отчим домом, возможно, с неприличной поспешностью Но старик умер, а его сын, призвав флорентийцев, повесил на окнах дворца тех отцовых друзей, которые не успели сбежать. В Форли я проездом по пути домой, чтобы вернуть конфискованную собственность, в надежде, что ее временный владелец, окончивший свой жизненный путь, болтаясь на веревке в сотне футов над землей, не оставил ее в запустении.
Так что ты думаешь о нашем вине? спросил Маттео. Сравни его с тем, что пьют в Читта-ди-Кастелло.
Я его еще не распробовал, добродушно улыбнулся я. Незнакомые вина я всегда выпиваю залпом как лекарство.
Brutta bestia![8] воскликнул Маттео. Ты не судья.
Пить можно. Я рассмеялся и отпил маленький глоток.
Маттео пожал плечами.
Эти иностранцы! презрительно бросил он. Иди сюда, толстяк, позвал он хозяина гостиницы. Скажи мне, как дела у графа Джироламо и несравненной Катерины? Когда я уезжал из Форли, горожане дрались за право целовать землю, по которой они проходили.
Толстяк пожал плечами:
В моей профессии должно следить за тем, что говоришь.
Не болтай глупостей. Я не соглядатай.
Что ж, мессир, горожане больше не борются за право целовать землю, по которой прошел граф.
Ясно.
Вы понимаете, после того как умер его отец
Когда я жил здесь, Сикста[9] называли его дядей.
Судя по разговорам, он слишком его любил, чтобы не быть ему отцом, но, разумеется, я ничего не знаю. У меня и в мыслях нет сказать что-нибудь оскорбительное о его святейшестве, касается это прошлого или настоящего.
Ладно, продолжай.
Видите ли, мессир, когда папа умер, граф Джироламо ощутил нехватку денег и вновь ввел налоги, ранее им отмененные.
И в результате
Что ж, люди начали шептаться о его расточительстве. И они говорят, что Катерина ведет себя будто она королева. Хотя мы все знаем, что она незаконнорожденная дочь старика Сфорцы[10] из Милана. Но разумеется, ко мне это не имеет никакого отношения.
Маттео и я начали клевать носом, потому что скакали всю ночь. Мы пошли наверх, приказав разбудить нас перед вечерним празднеством, и скоро уже спали.
Вечером Маттео зашел ко мне и принялся изучать мои одежды.
Вот о чем я думаю, Филиппо, наверное, в первый раз перед многочисленными дамами, которые могут положить на меня глаз, мне следует предстать во всей красе.
Я полностью с тобой согласен, ответил я, но не понимаю, что ты проделываешь с моей одеждой?
Никто тебя не знает, так что совершенно не важно, как ты будешь выглядеть. А у тебя столько красивых вещей, вот я и собираюсь воспользоваться твоей добротой и
Ты собираешься взять мою одежду! Я выпрыгнул из кровати, но Маттео с охапкой одежды уже выбежал из комнаты, захлопнул дверь и запер ее снаружи, оставив меня с носом.
Я всячески обругал его, но он ушел смеясь, так что мне не осталось ничего другого как надеть лучшее из того, что уцелело. Полчаса спустя он вернулся к двери.
Хочешь выйти? полюбопытствовал он.
Конечно, хочу. Я пнул дверь.
Обещаешь не буйствовать?
Я помедлил с ответом.
Если не пообещаешь, я тебя не выпущу.
Ладно! смеясь, ответил я.
Маттео распахнул дверь и возник на пороге, с ног до головы в моих новых нарядах.
Ты варвар! воскликнул я, забавляясь его нахальством.
Ты тоже неплохо выглядишь с учетом обстоятельств, ответил он, спокойно взирая на меня.
Глава 2
Когда мы прибыли во дворец дОрси, многие гости уже собрались. Маттео тут же окружили его друзья, и не меньше двадцати женщин махали ему руками из разных концов зала, так что пути наши разошлись и мне не оставалось ничего другого как бесцельно слоняться в толпе. Наконец я оказался рядом с группой мужчин, так плотно окруживших одну женщину, что я даже не смог ее рассмотреть. К ним присоединился и Маттео, и они смеялись над какой-то его шуткой. Я уже отвернулся, чтобы двинуться дальше, когда услышал, как Маттео зовет меня.