Я ни от кого ничего не жду. Это какое-то недоразумение. Кто передал?
Женщина ну, то есть дама, поправился паренек.
Так женщина или дама? уточнил Морозов.
Да вроде как посередке
А что, метко, ухмыльнулся Морозов.
Тут даже не написано, от кого. Она точно сказала, что это мне?
Ну, не то чтобы прямо. Не по имени. Для доктора, говорит, который у вас живет. А потом вы эту даму знаете.
Это она так сказала?
Да нет. Но это с ней вы недавно приходили ночью, выпалил парень.
Да, Шарль, со мной иногда приходят дамы. Но пора бы тебе знать: тактичность и скромность первые добродетели служащего гостиницы. Нескромность это только для кавалеров большого света.
Да вскрой же ты его наконец! не утерпел Морозов. Даже если это не тебе. В нашей многогрешной жизни и не такое случалось вытворять.
Равич усмехнулся и развязал бечевку. В свертке прощупывался какой-то предмет. Оказалось, это деревянная фигурка мадонны, которую он оставил в комнате той женщины, как же ее звали Мадлен Мад Он напряг память Нет, забыл. Что-то похожее. Он разворошил шелковистую бумагу. Ни письма, ни записки.
Хорошо, сказал он пареньку. Все правильно.
И поставил статуэтку на стол. Среди шахматных фигур она смотрелась странно и как-то неприкаянно.
Она русская? спросил Морозов.
Нет. Хотя мне сначала тоже так показалось.
Равич заметил, что губную помаду с лица мадонны отмыли.
Что прикажешь мне с этим делать?
Поставь куда-нибудь. На свете множество вещей, которые можно куда-то приткнуть. И для всех находится место. Только не для людей.
Того человека, наверно, уже похоронили.
Это та?
Ну да.
Но ты хоть заходил к ней еще раз, проведать, как она и что?
Нет.
Странно, задумчиво проговорил Морозов. Сперва мы думаем, будто помогаем кому-то, а когда человеку тяжелее всего, перестаем помогать.
Борис, я не армия спасения. Я видывал в жизни случаи куда хуже этого и даже пальцем не пошевельнул. И почему, кстати, ей должно быть сейчас тяжелей?
Потому что теперь она оказалась по-настоящему одна. В первые дни тот мужчина хоть как-то, но все еще был с ней рядом, пусть даже мертвый. Но он был здесь, на земле. А теперь он под землей, все, его нет. И это вот, Морозов указал на фигурку, никакая не благодарность. Это крик о помощи.
Я переспал с ней, признался Равич. Еще не зная, что у нее стряслось. И хочу про это забыть.
Чепуха! Тоже мне, велика важность! Если это не любовь, то это вообще распоследний пустяк на свете. Я знал одну женщину, так она говорила, ей легче с мужиком переспать, чем назвать его по имени. Морозов склонил голову. Его лобастый лысый череп под лампой слегка отсвечивал. Я так тебе скажу, Равич: нам надо быть добрее поелику возможно и доколе возможно, потому что в жизни нам еще предстоит совершить сколько-то так называемых преступлений. По крайней мере мне. Да и тебе, наверно.
Тоже верно.
Морозов облокотился на кадку с чахлой пальмой. Та испуганно покачнулась.
Жить это значит жить другими. Все мы потихоньку едим друг друга поедом. Поэтому всякий проблеск доброты, хоть изредка, хоть крохотный, он никому не повредит. Он сил придает как бы тяжело тебе ни жилось.
Хорошо. Завтра зайду, посмотрю, как она.
Вот и прекрасно, рассудил Морозов. Это я и имел в виду. А теперь побоку все разговоры. Белыми кто играет?
5
Хозяин гостиницы сразу же Равича узнал.
Дама у себя в комнате, сообщил он.
Можете ей позвонить и сказать, что я пришел?
Комната без телефона. Да вы сами можете к ней подняться.
В каком она номере?
Двадцать седьмой.
У меня отвратительная память на имена. Не подскажете, как ее зовут?
Хозяин и бровью не повел.
Маду. Жоан Маду, сообщил он. Не думаю, что это настоящее имя. Скорей всего артистический псевдоним.
Почему артистический?
Она и в карточке у нас записалась актрисой. Уж больно звучно, верно?
Да как сказать. Знавал я одного артиста, так тот выступал под именем Густав Шмидт. А по-настоящему его звали граф Александр Мария фон Цамбона. Густав Шмидт был его артистический псевдоним. Не больно звучно, верно?
Хозяин, однако, не стушевался.
В наши дни чего только не бывает, философски заметил он.
Не так уж много всего и бывает в наши дни. Загляните в учебники истории, и вы легко убедитесь, что нам достались еще относительно спокойные времена.
Благодарю покорно, мне и этих времен за глаза хватает.
Мне тоже. Но чем-то же надо себя утешить. Так вы сказали, двадцать седьмой?
Так точно, месье.
Равич постучал. Никто не ответил. Он постучал снова и на сей раз едва расслышал что-то невнятное. Отворив дверь, он сразу увидел женщину. Та сидела на кровати, что нелепо громоздилась поперек комнаты у торцевой стены, и когда он вошел, медленно подняла глаза. Здесь, в гостиничном номере, странно было видеть на ней все тот же синий костюм, в котором Равич встретил ее в первый вечер. Застань он ее распустехой, валяющейся в замызганном домашнем халате, и то вид был бы не такой неприкаянный. Но в этом костюме, одетая невесть для чего и кого, просто по привычке, утратившей для нее всякий смысл, она выглядела столь безутешно, что у Равича от жалости дрогнуло сердце. Ему ли не знать этой тоски он-то сотни людей перевидал вот в такой же безнадежной позе, несчастных эмигрантов, заброшенных жизнью на чужбину из чужбин. Крохотный островок среди безбрежности бытия они сидели вот так же и так же не знали, как быть и что делать, и лишь сила привычки еще как-то удерживала их на плаву.
Он прикрыл за собой дверь.
Надеюсь, не помешал? спросил он и тут же ощутил всю бессмысленность своего вопроса. Кто и что может ей сейчас помешать? Мешать-то уже считай что некому.
Он положил шляпу на стул.
Удалось все уладить? спросил он.
Да. Не так уж и много было хлопот.
И все без осложнений?
Вроде да.
Равич сел в единственное имевшееся в номере кресло. Пружины заскрипели, и он почувствовал, что одна из них сломана.
Вы куда-то уходите? спросил он.
Да. Когда-нибудь. Позже. Никуда особенно, так. Что еще остается?
Да ничего. Это правильно на первых порах. У вас нет знакомых в Париже?
Нет.
Никого?
Женщина тяжело подняла голову.
Никого. Кроме вас, хозяина, официанта и горничной. Она мучительно улыбнулась. Не много, правда?
Не очень. А что, разве у Он пытался припомнить фамилию умершего, но не смог. Забыл.
Нет, угадала его вопрос женщина. У Рашинского не было знакомых в Париже. Или я их не видела. Мы только приехали, и он сразу заболел.
Равич не собирался долго засиживаться. Но сейчас, увидев ее вот такой, он передумал.
Вы уже ужинали?
Нет. Да мне и не хочется.
А вообще сегодня что-нибудь ели?
Да. Обедала. Днем это как-то проще. Но вечером
Равич огляделся. Небольшая комната казалась голой, от гостиничных стен веяло ноябрем и безнадегой.
Самое время вам отсюда выбраться, сказал он. Пойдемте. Сходим куда-нибудь поужинать.
Он ожидал, что женщина станет возражать. Столько унылого безразличия было во всем ее облике, что казалось, ей эту хандру уже нипочем с себя не стряхнуть. Однако она тотчас же встала и потянулась за плащом.
Это не подойдет, сказал он. Слишком легкий. Потеплее ничего нет? На улице холодно.
Так ведь дождь был
Он и сейчас не кончился. Но все равно холодно. Другого у вас ничего нет? Пальто потеплее или, на худой конец, свитера?
Да, свитер есть.
Она подошла к чемодану, что побольше. Только тут Равич заметил, что она так почти ничего и не распаковала. Сейчас она извлекла из чемодана черный свитер, сняла жакет, свитер надела. У нее оказались неожиданно ладные, стройные плечи. Прихватив берет, она надела жакет и плащ.
Так лучше?
Гораздо лучше.
Они спустились вниз. Хозяина на месте не было. Вместо него за стойкой под доской с ключами сидел консьерж. Он разбирал письма и вонял чесноком. Рядом сидела пятнистая кошка и не сводила с него зеленых глаз.
Ну что, по-прежнему есть не хочется? спросил Равич, когда они вышли на улицу.