Спасибо, вымолвила женщина. Спасибо.
Равич направился в ванную, отвернул оба крана. Вода с шумом полилась в раковину. Он ослабил узел галстука и отрешенно глянул на себя в зеркало. Из глубокой тени глазных впадин на него устремился привычно-пристальный, цепкий, изучающий взгляд; лицо худое, можно считать, почти изможденное, если бы не глаза; губы, пожалуй, слишком мягкие на фоне двух глубоких морщин, что бороздами пролегли к уголкам рта от носа; а в довершение всего длинный, в зазубринах, шрам, что от правой брови протянулся через весь лоб, заползая в волосы.
Телефонный звонок прервал его раздумья.
Вот черт!
На секунду он забыл обо всем на свете. С ним такое бывает: чуть задумается и полностью уходит в себя. А тут еще эта женщина
Сейчас подойду! крикнул он. Напугались? Он снял трубку. Да. Что?.. Так конечно, да Конечно, получится Да. Где? Хорошо, еду. Горячего кофе, и покрепче Хорошо.
Он аккуратно положил трубку и, сидя на краю софы, все еще думал о чем-то своем.
Мне надо ехать, сказал он затем. Это срочно.
Женщина тут же вскочила. Но покачнулась и ухватилась за спинку стула.
Нет-нет На короткий миг Равича тронула эта ее спешная покорная готовность. Вы можете остаться. Спите. Мне нужно по делам, на час-другой, точно не знаю. Только не уходите никуда.
Он надел пальто. На секунду промелькнула нехорошая мысль, но он тут же ее отогнал. Эта женщина не украдет. Не из таких. Уж в этом-то он разбирается. Да и красть у него особенно нечего.
Он уже был в дверях, когда женщина спросила:
Можно, я пойду с вами?
Нет, это исключено. Оставайтесь здесь. Берите все, что понадобится. И кровать, если хотите, тоже ваша. Коньяк вон там. Спите
Он повернулся, чтобы уйти.
Только свет не гасите! вдруг выпалила женщина.
Равич выпустил дверную ручку.
Вам страшно?
Она кивнула.
Он показал ей на ключ.
Запритесь. Только ключ выньте. Внизу, у портье, есть второй, им я и открою.
Она затрясла головой:
Нет, не в том дело. Но, пожалуйста, свет оставьте.
Вот оно что. Равич глянул на нее испытующе. Да я и не собирался гасить. Пусть горит. Это мне знакомо. Со мной такое тоже бывало.
На углу улицы Акаций он поймал такси.
Улица Лористона, четырнадцать. Только скорее!
Водитель развернул машину и вырулил на проспект Карно. На перекрестке с проспектом Великой Армии справа на них вылетел маленький двухместный кабриолет. Столкновение было неизбежно, но их спасла мокрая мостовая. Кабриолет с визгом затормозил, его занесло вбок, и он чудом пролетел в каких-то сантиметрах от радиатора таксомотора. Крутясь волчком, кабриолет пронесся дальше. Это был маленький «рено», за рулем которого сидел мужчина в очках и черном котелке. Вместе с машиной кружилось, то показываясь на секунду, то снова исчезая, его бледное от гнева лицо. Наконец машина выровнялась и свирепой зеленой саранчой рванула к Триумфальной арке, что возвышалась в конце улицы, словно исполинские врата ада, только бледный вскинутый кулак еще долго грозил кому-то, тыча в ночное небо.
Таксист обернулся.
Нет, вы такое видали?
Видал, отозвался Равич.
Но чтобы в такой шляпе. В котелке, ночью, и так гонять?
Он прав. Он был на основной дороге. Чем вы возмущаетесь?
Ясное дело, он прав. Потому я и возмущаюсь.
А если бы он был не прав, что тогда?
Тоже бы возмущался.
Вам, я погляжу, легко живется.
Но я бы тогда совсем по-другому возмущался, пояснил шофер, сворачивая на проспект Фоша. Не с таким удивлением, понимаете?
Нет. Лучше сбавляйте скорость на перекрестках.
Да я и сам уже понял. Проклятая жижа на мостовой все как маслом намазали. Только чего ради вы меня расспрашиваете, если потом сами слушать не хотите?
Потому что устал, раздраженно ответил Равич. Потому что ночь. А еще, если угодно, потому что все мы только искры на ветру жизни. Езжайте.
Ну, тогда другое дело, уважительно протянул таксист и даже коснулся пальцами козырька фуражки. Это я понимаю.
Послушайте, спросил Равич, осененный внезапной догадкой, вы, часом, не русский?
Нет. Но читаю много, пока пассажиров жду.
«На русских мне, значит, сегодня не везет, подумал Равич. Он откинулся на спинку сиденья. Кофе, пронеслось у него в голове. Очень горячего, черного. Надеюсь, кофе у них достаточно. Руки. Мне нужны чертовски твердые руки. В случае чего пусть Вебер сделает мне укол. Но все получится. Должно получиться». Он опустил стекло и долго, глубоко вдыхал влажный осенний воздух.
2
В небольшой операционной было светло как днем. Помещение больше всего напоминало сейчас бойню, только стерильную. Вокруг стояли ведра, полные окровавленной ваты, повсюду валялись бинты и тампоны, алые пятна крови в этом царстве медицинской белизны смотрелись вопиющей бестактностью. Вебер сидел в предбаннике за лакированным стальным столом и что-то записывал; его медсестра кипятила инструменты; вода бурлила, яркий свет, казалось, вот-вот зашипит, и только тело, распростертое на операционном столе, было от всего этого как бы отдельно его уже ничто не трогало.
Равич плеснул себе на ладони жидкого мыла и принялся намыливать руки. Он тер их с таким ожесточением, будто надумал содрать с них кожу.
Вот гадство! цедил он сквозь зубы. Дерьмо собачье!
Медсестра метала в него возмущенные взгляды. Вебер поднял глаза от своих бумаг.
Спокойно, Эжени! Все хирурги ругаются. Особенно когда дело дрянь. Уж вам-то пора бы знать.
Сестра бросила пригоршню инструментов в кипящую воду.
Профессор Перье никогда не сквернословил, возразила она оскорбленным тоном. И тем не менее спас много жизней.
Профессор Перье оперировал на мозге. Это, считайте, все равно что точная механика. А наш брат в потрохах копается. Это совсем другое дело. Вебер захлопнул тетрадь с записями и встал. Вы хорошо работали, Равич. Но если до тебя приложил руку коновал, тут уж ничего поделать нельзя.
Да нет. Иногда можно. Равич вытер руки и закурил. Медсестра с демонстративным неодобрением тут же распахнула форточку.
Браво, Эжени! похвалил Вебер. Все строго по инструкции.
У меня есть обязанности в жизни. К тому же я вовсе не желаю взлететь на воздух.
Вот и прекрасно, Эжени. Это успокаивает.
А вот некоторые вообще без обязанностей живут. И не желают жить иначе.
Это в ваш огород, Равич, хохотнул Вебер. Полагаю, лучше нам исчезнуть. Эжени с утра обычно не в духе. Да и нечего нам тут больше делать.
Равич окинул взглядом операционную. Глянул на медсестру, верную своим обязанностям. Та встретила его взгляд с исступленным бесстрашием. Никелированная оправа очков придавала ее пустому лицу холодную неприступность. А ведь она тоже человек, как и он, но любая деревяшка и та ему ближе.
Простите меня, проговорил он. Вы совершенно правы.
На белом столе лежало то, что еще пару часов назад было надеждой, дыханием, болью, трепетным биением жизни. Теперь же это был всего лишь никчемный труп а бездушный человек-автомат в лице медсестры Эжени, страшно гордой тем, что она никогда не совершала ошибок, уже накрыл этот труп простыней и вывозил на каталке. Такие дольше всех живут, подумал Равич, жизнь просто не замечает эти деревянные души, вот и смерть их не берет.
До свидания, Эжени, сказал Вебер. Желаю вам хорошенько отоспаться.
До свидания, доктор Вебер. Спасибо, господин доктор.
До свидания, попрощался Равич. И простите мне мою ругань.
Всего хорошего, ледяным тоном отозвалась Эжени.
Вебер ухмыльнулся:
Железный характер!
На улице их встретило хмурое утро. По мостовым грохотали мусорные машины. Вебер поднял воротник.
Ну и погодка! Вас подвезти, Равич?
Нет, спасибо. Хочу прогуляться.
В такую погоду? Я правда могу вас подвезти. Нам же почти по дороге.
Равич покачал головой.
Спасибо, Вебер.
Вебер все еще вопросительно смотрел на него.