Она лежала молча.
Неужто такое возможно вымолвила она наконец.
Да, это кажется настолько невозможным, что однажды и впрямь случится. Как раз потому, что каждый считал это невозможным и ничего не предпринимал. Боли бывают, Кэте?
Не настолько часто, чтобы нельзя было терпеть. Она поправила под головой подушку. Как бы я хотела смыться от всего этого, Равич
М-да, ответил он без особой убежденности. А кто бы не хотел?
Вот выйду отсюда и сразу поеду в Италию. Во Фьезоле. Там у меня тихий старый дом с садом. Поживу покамест там. Правда, будет еще прохладно. Бледное, но уже ласковое солнышко. К полудню первые ящерицы на южной стене. Вечером колокольный звон из Флоренции. А ночью луна и звезды над кипарисами. В доме книги и большой каминный зал с деревянными скамейками. Можно сидеть у огня. В решетке камина специальная полочка, чтобы бокал можно было поставить. Красное вино оно тепло любит. И людей никого. Только старички, муж с женой, они за домом присматривают.
Она взглянула на Равича.
Замечательно, сказал он. Тишина, огонь, книги и мир. В прежние времена это все считалось мещанством. А нынче Нынче это мечта о потерянном рае.
Она кивнула:
Вот я и хочу какое-то время там побыть. Месяц. Может, и пару месяцев. Не знаю. Успокоиться хочу. А уж потом снова сюда и домой в Америку.
Равич слышал, как в коридоре развозят подносы с ужином. Позвякивала посуда.
Хорошо, Кэте, сказал он.
Она замялась.
Равич, я еще могу иметь детей?
Ну, не сразу. Сперва вам надо как следует окрепнуть.
Я не о том. Когда-нибудь. После этой операции. Мне
Нет, отчеканил Равич. Мы ничего не удаляли.
Она вздохнула.
Вот это я и хотела знать.
Но это потребует времени, Кэте. Весь ваш организм еще должен перестроиться.
Не важно. Сколько бы это ни продлилось. Она пригладила волосы. Перстень на пальце смутно сверкнул в сумерках. Смешно, что я об этом спрашиваю? Именно сейчас.
Да нет. Так часто бывает. Чаще, чем мы думаем.
Мне как-то вдруг все здесь стало невмоготу. Хочу вернуться домой, выйти замуж, по-настоящему, по-старомодному, рожать детей, жить в покое, воздавать благодарение Господу и любить жизнь.
Равич смотрел в окно. Неистовым багрянцем над крышами бушевал закат. Огни рекламы тонули бесцветными тенями.
Вам, наверно, все это кажется блажью после всего, что вы обо мне знаете.
Нет, Кэте. Нисколько. Вовсе нет.
Жоан Маду пришла под утро, в четыре. Равич проснулся, услышав, как отворилась дверь. Он спал, он уже не ждал ее. И сразу увидел ее в дверном проеме. Она пыталась бесшумно протиснуться в дверь с охапкой огромных хризантем. Лица ее он не мог разглядеть. Виден был только ее силуэт и огромные светлые соцветия.
А это еще откуда? удивился он. Это не букет, это роща. Бога ради, что все это значит?
Жоан наконец-то протиснулась с цветами в дверь и, пройдя через комнату, с размаху бросила всю охапку на кровать. Цветы были влажные, прохладные, а листья пахли осенью и сырой землей.
Подарили, сказала она. С тех пор как с тобой познакомилась, меня задаривают.
Слушай, убери. Я пока что не умер, чтобы лежать под грудой цветов. Вдобавок еще и хризантем. Добрая старая кровать отеля «Интернасьональ» превращается в гроб
Нет! Жоан судорожно схватила цветы и сбросила на пол. Не смей так говорить! Никогда, слышишь!
Равич глянул на нее озадаченно. Он совсем запамятовал, как они познакомились.
Забудь! сказал он. Я совсем не то имел в виду.
Никогда так не говори! Даже в шутку! Обещай мне!
Губы ее дрожали.
Но, Жоан, попробовал оправдаться он. Неужто это и вправду так тебя пугает?
Да. Это не просто испуг. Я не знаю, что это.
Равич встал.
Обещаю никогда больше на эту тему не шутить. Теперь ты меня прощаешь?
Она кивнула, прижавшись к его плечу.
Я не знаю, что это. Просто не могу, и все. Как будто рука из темноты тянется. Это страх такой, жуткий, безотчетный, безумный. Он словно меня подкарауливает. Она прильнула к нему еще сильнее. Не подпускай его ко мне.
Равич сжал ее в объятиях.
Не бойся. Не подпущу.
Она снова кивнула.
Ты ведь можешь
Да, ответил он с горечью и даже с легкой усмешкой в голосе, вспомнив о Кэте Хэгстрем. Могу, конечно же, могу
Она слабо шелохнулась в его руках.
Я вчера здесь была
Равич не дрогнул.
Была?
Да.
Он молчал. Вот все и сдуло как ветром. Повел себя как мальчишка! Ждать, не ждать что за чушь? Дурацкие игры с тем, кто вовсе не думает играть.
А тебя не было.
Не было.
Я знаю, не надо спрашивать, где ты был.
Не надо.
Она отстранилась.
Хочу принять ванну, сказала она изменившимся голосом. Озябла. Еще не поздно? Или я всех перебужу?
Равич снова усмехнулся:
Если хочешь что-то сделать, не задумывайся о последствиях. Иначе никогда не сделаешь.
Она глянула на него.
О мелочах можно и задуматься. О серьезных вещах нет.
Тоже верно.
Она прошла в ванную и включила воду. Равич уселся у окна и достал пачку сигарет. За окном над крышами, теряясь в пелене снегопада, слабым отраженным сиянием светился ночной город. Внизу на улице вякнул клаксон такси. Белесыми шарами мерцали на полу хризантемы. На софе лежала газета. Он принес ее сегодня вечером. Бои на чешской границе, бои в Китае, ультиматум, отставка правительственного кабинета. Он засунул газету под цветы.
Жоан вышла из ванной. Теплая, ласковая, она уселась на корточках рядом с ним прямо среди цветов.
Так где ты был вчера ночью? спросила она.
Он протянул ей сигарету.
Ты правда хочешь знать?
Да.
Он помолчал.
Я был здесь, сказал он наконец. Ждал тебя. А когда решил, что ты не придешь, ушел.
Жоан все еще ждала. В темноте огонек ее сигареты то разгорался, то снова гас.
Это все, сказал Равич.
Пошел пить?
Да
Жоан обернулась к нему и заглянула в глаза.
Равич, спросила она, ты правда только из-за этого ушел?
Да.
Она обняла его за колени. Сквозь халат он чувствовал ее живое тепло. Да, это было ее тепло, но и тепло его халата, с которым он сжился и свыкся за много лет, и ему вдруг почудилось, что оба этих тепла сроднились давным-давно и, значит, Жоан тоже вернулась к нему откуда-то из давней прежней жизни.
Равич, я ведь каждый вечер к тебе приходила. С какой стати ты вчера решил, что я не приду? Может, ты оттого ушел, что просто не хотел меня больше видеть?
Нет.
Если не хочешь меня больше видеть, лучше скажи прямо.
Я бы сказал.
Но это не так?
Нет, это правда не так.
Тогда я счастлива.
Равич глянул на нее.
Что это ты такое говоришь?
Я счастлива, повторила она.
Он помолчал минуту.
Ты хоть понимаешь, что ты сказала? спросил он затем.
Да.
Мягкий свет с улицы мерцал в ее глазах.
Жоан, такими словами не бросаются.
А я и не бросаюсь.
Счастье, проговорил Равич. Где оно начинается, где заканчивается? Ногой он случайно тронул хризантему на полу. Счастье, думал он. Лазурные мечтания юности. Золотисто-благополучная старость. Счастье. Бог ты мой, куда все это подевалось?
Счастье в тебе начинается и в тебе заканчивается, изрекла Жоан. Это же так просто.
Равич ничего не ответил. Что она такое говорит, думал он про себя.
Ты скажи еще, что ты меня любишь.
Я тебя люблю.
Он вздрогнул.
Ты же меня почти не знаешь.
При чем тут это?
Очень даже при чем. Любишь это когда ты готов дожить с человеком до старости.
Чего не знаю, того не знаю. Любить это когда ты без человека жить не можешь. Вот это я знаю.
Где у нас кальвадос?
На столе. Я принесу. Сиди.
Она принесла бутылку и рюмку и поставила прямо на пол среди цветов.
А еще я знаю, что ты меня не любишь, вдруг сказала она.
Тогда ты знаешь обо мне больше, чем я сам.
Она вскинула на него глаза.
Но ты меня еще полюбишь.
Вот и хорошо. За это и выпьем.
Погоди. Она плеснула себе кальвадоса и выпила. Потом налила рюмку доверху и протянула ему. Он осторожно принял рюмку из ее рук и на секунду так и замер с рюмкой в руке. Это все неправда, думал он. Сладкие грезы на исходе увядающей ночи. Слова, произнесенные во тьме, да разве могут они быть правдой? Настоящим словам нужен свет, много света.