Проси и получишь.
Я просто хотел предупредить, чтобы ты в ответ дом не поджигал. Бумаг это не вернёт, а брату и матери ещё жить где-то надо.
Юкио посмотрел с подозрением. Но зажигалку спрятал.
А Кимитакэ понял, что надо говорить дальше:
Не в том беда, что бумаги сгорели, Кимитакэ ощутил, как слюна во рту сделалась горькой. А в том, что они напомнили о том, о чём я не хотел бы вспоминать. Есть какая-то страшная тоска во всём этом, и он указал в окно, где на фоне бледного пасмурного неба чернели крыши богатого района. Какая-то тоска, неисчерпаемая, как река, и такая же неотделимая от самой жизни. Я ещё в детстве её заметил. И сколько ни набивал я голову фактами, эта тоска не проходит. Она течёт не через голову, а сквозь печень, и разум не в силах с ней совладать, потому что она дёргает сразу за ниточки чувств. И ничего с этим не поделаешь. Есть некоторая непреклонность в неизменном небе и вязкой земле. В жизни нас окружают десять тысяч обстоятельств, и лишь с малой долей мы можем справиться, пока добиваемся своего. А между тем эти обстоятельства не враги нам. Им нет до нас никакого дела. При одном взгляде на этот рой гудящих мух ты уже заранее чувствуешь, как сильно устал.
Не похоже, чтобы ты жаловался, заметил Юкио.
Я точно так же не жалуюсь на смерть и войну. Они неизбежны. И до этого я дошёл сам. Когда ты осознаёшь эту неизбежность, страх не просто отступает ты перестаёшь даже понимать, как ты вообще мог чего-то в этом бояться.
А между тем очень многие люди пытаются найти способ избежать смерти или избежать войны. Но не находят ничего, кроме страха.
На самом деле эта река из горькой тоски через всех течёт, наверное, заметил Кимитакэ. Просто не все её замечают. Ладно, я готов предположить, что где-то в горах прямо сейчас медитирует просветлённый монах, и вот к нему это не относится. Но он от нас бесконечно далёк. Поэтому, наверное, монахи часто говорят, что просветление это смешно. Только когда эта тоска отпускает, человек способен смеяться по-настоящему.
Как говорится, «смеяться грешно нож в полости брюшной».
Похоже, ты тоже неплохо её чувствуешь.
Эта одна из тех вещей, что наполняют меня яростью, ответил Юкио, захлопывая второй чемодан. А из ярости рождаются отвага и точностью. Легко идти вперёд, когда за спиной огонь.
Когда они дошли до ворот и оказались на улице (Юкио клятвенно пообещал старому чиновнику, что проследит за приятелем и тот обязательно пришлёт родным открытку с обратным адресом засекреченного военного завода), Кимитакэ вдруг ощутил на щеках холодную влагу.
Он потрогал её, посмотрел на небо, потом под ноги хоть над головой и было пасмурно, но нигде на асфальте не было тёмных следов от капель дождя. И только потом сообразил, что это просто слёзы.
Юкио тоже это заметил. Подхватил зонтик под мышку, вцепился в руку приятеля и потащил его к трамвайной остановке. Кимитакэ послушно шёл, удивлённо глядя по сторонам, слёзы катились у него по лицу, но он продолжал идти как ни в чём не бывало, с широко распахнутыми глазами.
6. Эффект адмирала
Они снова ехали в битком набитом трамвае. За грязными стёклами проплывали деревянные кварталы усталого старого Токио. Давно было пора снести эту одноэтажную самодеятельность и сделать современные, сейсмоустойчивые многоэтажки но помешала война. Впрочем, достаточно одной бомбардировки и их и так не останется.
Но сама мысль о том, что Токио тоже могут бомбить, была настолько неприятна, что Кимитакэ решил подумать о чём-то другом. К сожалению, если в чемоданах и были какие-то книги, он не знал, куда Юкио их засунул. Поэтому приходилось просто подыскать другую тему.
Например, то, что отец рассказал про схватку двух группировок в армейском руководстве. Конечно, старый чиновник сделал вид, что забыл, как они называются. Но когда ты учишься в Гакусюине с сыновьями тех, кто эти группировки основал, скрыть что-то всерьёз уже невозможно.
Как только он задумался об этой теме достаточно глубоко, слёзы высохли как-то сами собой.
Под победителем отец, очевидно, имел в виду «Группу Контроля» (она же Тосэйха), а под проигравшими «Фракцию Императорского Пути» (она же Кодоха).
Интересно, за какую из группировок были директор школы и Окава Сюмэй? Судя по тому, как открыто они действуют, как раз из «Группы Контроля». Возможно, «Группа Контроля» достаточно сильна, чтобы поставить своего человека во главе самой престижной школы страны. Но в то же время несомненно, что «Фракция Императорского Пути» достаточно сильна, чтобы отрезать этому человеку голову.
Хотя это могли сделать просто какие-то буйные радикалы с их ностальгией по тридцатым годам. Или кто-то из младших учеников на выговор обиделся
Всякое возможно в наше время.
Тем временем они доехали до школы. И потащили чемоданы, которые оказались вдруг очень тяжёлыми.
Кимитакэ не очень хорошо представлял, где они будут ночевать, прежде чем отправиться в новую школу. Так что он положился на то, что Юкио уже что-то придумал.
День был пасмурным, и шары на воротах Гакусюина казались грязно-серыми.
Юкио сходу направился к общежитию. Кимитакэ припомнил, что Юкио должен был жить здесь, но предпочёл жить у него дома, и даже отец ничего не смог с этим поделать.
На ступеньках общежития они наткнулись на заместителя директора Гакусюина по хозяйственной части с огромной папкой под мышкой. Сейчас, не за столом грозной приёмной комиссии, а под тусклым солнцем, он казался почему-то ниже и глупее.
Отлично, что вы тут, ребята. Раз вы прошли надо анкеты заполнить.
А зачем их заполнять? поинтересовался Юкио. Мы и так прошли.
Разумеется, для порядка.
Чтобы заполнить анкету, они уселись прямо возле стены, а страницы положили на чемоданы, словно на церемониальные столики.
Анкета занимала два листа. Судя по странным вопросам, её составил сам Окава Сюмэй. Разобраться в них было трудно, поэтому оставалось только отвечать максимально честно.
В графу «Ваши дополнительные увлечения» Кимитакэ вписал «Поэзия и каллиграфия», а в «Почему ваше увлечение кажется вам важным» «Скромная попытка сохранить имперскую литературную традицию».
Писать про магию было неудобно, к тому же Окава Сюмэй и так уже видел, что он умеет. А от классической каллиграфии в его деле было на самом деле очень мало пользы. В стране можно было отыскать десятки тысяч людей, которые, при должном усердии, напишут те же самые иероглифы лучше и выразительней. Кимитакэ двигался совсем в другую сторону: он добивался, чтобы они оживали.
Юкио тоже что-то писал. Было бы любопытно узнать, что он там творит, и Кимитакэ специально повернул голову в другую сторону, чтобы не увидеть случайно.
Показался завхоз. Он шёл мимо, по каким-то своим делам или умело делал вид, что идёт. Кимитакэ протянул ему листки завхоз принял их, а потом на этом месте у школьника к горлу подступила горькая желчь принялся их изучать.
Иногда жалеешь, что слишком хорошо овладел каллиграфией. Каждый может прочитать то, что ты написал, не прилагая особых усилий. Иногда неразборчивые каракули могут быть спасительны.
Поэзия! произнёс заместитель директора своим противнейшим голосом. Сейчас во время войны, когда напряжены все силы нации, время ли заниматься поэзией?
В поэзии тоже есть определённая сила, ответил Кимитакэ с искренней надеждой, что его не поймут. Например, у Сидзуо Ито:
Кто, узнав свою судьбу,
Смог бы жить под обжигающим светом
Летнего солнца?
Да кто угодно, отозвался Юкио. Куда он денется из-под солнца-то. Некуда деваться ему!
Заместитель директора посмотрел на них подозрительно, но листки в папку спрятал. Теперь он должен был уйти.