Ну-ка, ну-ка, начальник взял в руки этот ужас и шесть раз нажал на кнопки, потом прислушался и из динамика явственно раздалось «алло». Действительно работает, эээ, как уж вас?
Балашов, повторил я, Петя я.
Нужное изобретение Семён Наумыч, не дайте пропасть молодому таланту, обернулся он к завотделом.
Тот коротко ответил, что будет исполнено, и они все вместе проследовали куда-то ещё дальше. А через десять минут в экранку вернулся Бессмертнов и сначала отругал меня, что занимаюсь чёрт знает чем, а потом внимательно рассмотрел моё творчество.
Частота какая? спросил он.
35 мегагерц, ответил я.
Микросхемы где брал?
Так на стеллаже же в конце антресолей они там свободно лежат.
А кнопочки с микрофоном?
Это мои личные, признался я, на радиорынке купил.
Другие, значит, казённое добро на рынок тащат продавать, а ты свои деньги в наш институт вкладываешь? недобро прищурился он.
Получается так, вздохнул я. Таким уродился уж.
Ладно, продолжай, чего уж там, махнул рукой он, приведи это в божеский вид и сделай два экземпляра. Сколько времени понадобится?
Неделю, Александр Сергеич, ответил я, если мешать не будут. А кто приходил-то?
В лицо надо знать таких людей, укорил он меня, Александров это был, президент Академии наук.
А второй, который сзади него стоял?
А это Капица, тот, что Очевидное-невероятное ведёт, сообщил мне Бессмертнов и скрылся с глаз долой.
Физрук
Вечером мать опять пришла домой с красными глазами. Я вздохнул и приступил к расспросам.
Это снова он? Физрук в смысле? спросил я у неё.
Да, сыночек, опять он приставал, призналась она, не знаю уж, что и делать.
Директору или там завучу говорила?
Знают они всё, но молчат сор из избы наверно не хотят выгребать.
Так, побарабанил я пальцами по кухонному столу, где живёт этот хрен, знаешь?
Знаю, конечно, а зачем тебе?
Поговорю для начала
Может не надо, сыночек? Он здоровый мужик, метр девяносто ростом
Ничего, и до таких длинных иногда доходят нужные аргументы, отговорился я, так где, говоришь, он живёт-то?
На нашей улице в том конце, который в парк упирается.
Это в первом доме что ли? Козырное место, там, говорят, одни начальники проживают. А квартира какая?
Двенадцатая, еле слышно ответила мама, я его учётную карточку видела.
Ну и отлично, пойду подышу свежим воздухом, сказал я, обулся в кроссовки кимровской обувной фабрики (пришла мысль, что надо бы гардероб обновить, деньги-то есть) и скатился по широкой лестнице во двор.
Что мне нравится в сталинском жилье, так это просторные лестницы и необъятные лестничные площадки. И еще высота в три метра и больше. У физрука по имени Владлен Игоревич (родители что ли пламенными большевиками у него были) был как раз такой домик, сданный в эксплуатацию в туманных тридцатых годах. Эпоха, конечно, была жуткая, нравы в обществе те ещё и атмосфера мерзопакостная, но строить эти ребята умели и через пятьдесят лет всё стоит и радует глаз. С колоннами, баллюстрадами, эркерами и пилястрами, короче говоря, со всем тем, что порезал под корень Никита Сергеич на рубеже шестидесятых годов.
Так, двенадцатая квартира это, очевидно, в первом подъезде ладно ещё, что в этом времени домофонов пока не наставили. Поднимаемся на третий этаж и звоним в дверь направо.
Кто там ещё? раздался изнутри зычный голос.
Мне бы Владлена Игоревича, ответил я максимально спокойным тоном.
Петли у этой двери не смазывали очень давно, поэтому открылась она со страшным скрипом. Внутри был действительно рослый гражданин с неприятной даже на первый взляд физиономией.
Ну я Владлен, а ты кто?
Петя, спокойно ответил я, Балашов моя фамилия.
Родственник Клавдии Николаевны что ли?
Ага, сын. Разговор есть.
Ну заходи, посторонился он.
Не, помотал головой я, лучше прогуляемся погода хорошая, чего в помещении вопросы решать?
Щас я выйду, буркнул он и закрыл дверь, а я спустился вниз и сел на пустую лавочку у подъезда.
Игоревич появился очень быстро, одетый в спортивный костюм. Я встал и мы вместе перешли через проспект Жданова к зеленой зоне вокруг стадиона ручных игр.
Чего сказать-то хотел? прямо спросил он меня.
Слушай, Влад, перешёл я на ты, не надо к моей матери приставать, ладно?
А тебе какое до этого дело?
Не, развеселился я, действительно какое, блять, мне дело до того, что моя мать каждый день с заплаканными глазами домой приходит? Почти что никакого.
А она, что, плачет? снизил тон он.
Ну насчёт каждого дня это я загнул конечно, но пару раз в неделю точно, ответил я.
Нравится она мне, вот чего, Игоревич достал из кармана пачку Беломора, предложил мне, потом закурил, опершись ногой на ограду вокруг пруда.
Да это я уже и так понял, махнул рукой я, вопрос в том, что ты ей не нравишься.
И почему это?
Она говорит, что у тебя изо рта нехорошо пахнет, бухнул я ему главный аргумент.
Да ну? изумился он, а я и не замечал.
Обычно это дело бывает, когда проблемы с желудком, просветил его я, ты бы проверился у этого у гастроэнтеролога, заодно и здоровье поправишь а дальше уж как получится. Прямо скажу, что лично у меня против тебя ничего нету мать женщина достаточно молодая ещё, семью создать совсем не поздно. Только реши вопрос с этим запахом. Зубная паста со вкусом чего-нибудь там может ещё помочь и эти полоскания в аптеке продаются врач, короче говоря, всё по полочкам разложит, лады?
Лады, как-то даже смущённо отвечал Игоревич, постараюсь решить этот вопрос в короткие сроки.
Погорелый театр
Чего сидите-то? высунулся Аскольд из дырки в полу, в которую уходила винтовая лестница, там в зале семинаров театр выступает, а вы тут сидите.
Да ну? удивился я, и что за театр?
У Никитских ворот называется, за главного там такой Марк Розовский, говорят, ответил он
Ну тогда надо сходить, я отложил в сторону плату с недопаянными микросхемами, выключил паяльник, снял белый халат и встал.
Шурик, пойдёшь? спросил я у соседа.
Можно, лениво ответил тот, только я первый раз слышу и название, и фамилию эту.
Ну вот может и запомнишь, а ты, Оля, как относишься к театральному искусству? спросил я у неё.
Не пойду я никуда, надула она губы, у меня работы полно ещё.
А по дороге к залу семинаров Аскольд просвещал нас насчёт этого театра.
Я слышал, что у них там очень оригинальная концепция творческого процесса зрителей они в действие вовлекают.
Это как? удивился Шурик.
Очень просто. Берут первого попавшегося зрителя за шкирку и тащат его на сцену
И чего он там делает, первый попавшийся? продолжил удивляться Шура.
Вовлекается в сценарий, чего далее следует сплошная импровизация с элементами здорового юмора.
Надо подальше сесть, озаботился Шура, что-то мне никак не светит такое вовлечение.
Ну а чо, прикольно, сказал я, когда ещё на сцене рядом с настоящими артистами покривляешься на халяву.
Ты тогда в первые ряды проходи, если не боишься, предложил мне Шурик, а мы где-нибудь сзади уж пристроимся.
Я так и сделал зашёл в двери, которые ближе к сцене находились, и сел на свободное кресло в первом ряду с краю. А спектакль тем временем уже начался, была это инсценировка чеховского рассказа «Унтер Пришибеев», насколько я сумел понять.
Унтер-офицер Пришибеев! Вы обвиняетесь в том, что 3-го сего сентября оскорбили словами и действием урядника Жигина, волостного старшину Аляпова, сотского Ефимова, понятых Иванова и Гаврилова и еще шестерых крестьян, причем первым трем было нанесено вами оскорбление при исполнении ими служебных обязанностей. Признаете вы себя виновным? возопил со сцены артист, исполняющий, по всей видимости, роль мирового судьи.
Унтер Пришибеев, весь какой-то сморщенный и маленький и в обычной советской одежде, отвечал в том смысле, что народ табуном стоял, а он его урезонивал, чтоб разошлись потому что где ж это в законе сказано, чтоб народ табунами ходил. А мировой судья продолжил уже полную отсебятину, никак не связанную с Антон-Палычем ну или если сказать политкорректно, то импровизация пошла: