Бабушка Нина как-то умудрялась на все находить время и даже рисовать меня учила. У нас в гостиной висели ее натюрморты, написанные маслом и скопированные с открыток. Это были цветы: ирисы в корзине, букет анютиных глазок, розы. Выполнены они были достаточно технично и на меня производили впечатление; я даже хвастаюсь тем, что бабушка моя художница ведь ни у одной из моих подруг бабушки маслом картины не пишут.
Бабушка следила за мной, заботилась обо мне и постепенно стала самым большим авторитетом, отодвинув родителей на второй план. Особенно я отошла от матери бабушка меня ревновала и бессознательно делала все возможное, чтобы прочно занять ее место.
Умер Сталин.
Мы с бабушкой собирались утром в магазин, когда по радио передали это известие. Бабушка заплакала, а мне, шестилетней девочке, стало страшно. Когда вечером пришел с работы отец, я спросила его:
Что же с нами теперь будет? Все пойдут на нас войной?
Почему это войной? удивился отец.
Сталин нас защищал от всех. А кто же теперь будет защищать?
Не бойся, доченька, отец погладил меня по голове, будет кто-нибудь другой, и никто войной на нас идти не собирается.
Осенью, когда я пошла в школу, в букваре еще был портрет Сталина. А потом имя Сталина как-то незаметно стало уходить из нашей жизни, и однажды, когда мы были уже постарше, моя школьная подружка сказала мне по секрету на ухо, что Сталин посадил в тюрьмы и уничтожил многих людей, что теперь все стало известно и что нашли письмо Ленина, в котором Ленин предупреждал об этом.
Я пришла домой и пересказала это родителям. Они переглянулись, что показалось мне подозрительным, и сказали, что ничего не знают, чтобы я ни с кем на такие темы не разговаривала. Меня это не удовлетворило, и я стала интересоваться, слушала разговоры и узнавала все больше и больше. В семье, при мне во всяком случае, никогда о политике не говорилось. Но так как я стала постоянно выспрашивать и время стало, видимо, меняться, родители тоже иногда нет-нет да и высказывались. То мать время от времени вспоминала, что в тридцать седьмом году кого-то из знакомых «взяли» и тот исчез навсегда; то рассказывала, как дедушку вызывали в «органы» и, положив перед ним на стол пистолет, требовали, чтобы он «подписал бумагу» на кого-то из сослуживцев.
А он что? тут же прошу уточнить я.
А он отказался, сказал, что не может ничего подобного подписать на своего товарища, которого давно знает как хорошего работника и порядочного человека.
А они?
Они убрали пистолет и сказали, что просто проверяли его.
А он?
Дедушка вернулся домой с трясущимися губами. Если бы его забрали что бы мы без него делали?..
А потом что было? мне всегда нужно доискаться до истины.
С нами ничего не было. Просто боялись все, что могут однажды ночью приехать и забрать.
Отец, поддакивая маме, тоже иногда вставлял замечание:
Да, страшное было время, особенно «ежовщина».
А это что?
Был такой, по фамилии Ежов, скупо отвечает отец.
Отец был очень сдержанный и говорил мало. У него было правило: «Молчание золото». Этому научила его жизнь.
После смерти сумского дедушки я думала, что у меня остались только две бабушки мне говорили, что мой второй дедушка, муж бабушки Нины, умер давно, когда меня еще на свете не было.
Бабушки нужны детям. Они начиняют детские головы фантазией и сказками, знакомят со стариной и рассказывают много такого, чего никто и никогда не расскажет много разных интересных мелочей. Бабушки это связь времен.
Одну, московскую бабушку Нину, я очень любила. К сумской относилась довольно холодно. У нее были свои привязанности внуки маминой сестры, которая умерла в молодости от туберкулеза, оставив двух сирот. Кроме того, бабушка Мура казалась мне строгой, так как указывала нам, что мы можем делать в доме, а что нет. А это мне уже совсем не нравилось. Днем она даже запирала дом на ключ, выпроваживая нас во двор или в сад, чтобы мы не шумели. Я же пробиралась в саду к открытому в спальне окну, подставляла скамейку, влезала через окно в дом и, открыв дверь изнутри, появлялась на пороге. Бабушка спокойно сидела в это время во дворе и разговаривала с кем-нибудь из соседей или, медленно шевеля губами и надев очки, всегда сползавшие у нее на нос, читала по складам газету. Увидев меня, она первым делом хваталась за связку ключей, которая с самого утра уже висела у нее на поясе и составляла как бы непременный атрибут туалета, а потом оглядывалась по сторонам, стараясь сообразить, каким образом я могла попасть в дом. Про открытое окно в спальне она не помнила. На самом же деле бабушка Мура была очень добрая и заботилась обо всех: деньги присылала маме в Москву, летом покупала ей платья и туфли, подарила маме наручные часы, что тоже было редкостью. Меня, когда мы ходили на рынок вдвоем, всегда подкармливала по дороге вытаскивала из кармана кусочек чего-нибудь лакомого и говорила:
На, попробуй как вкусно!
Я плохо ела: про меня говорили, что я съела бы все только глазами; мама переживала, что я не вырасту, и бабушка старалась, чтобы хоть несколько крошек еды проникло в мой пустующий желудок.
После рынка мы обязательно заходим в церковь. Моя мать даже и не подозревала об этом. В Сумах на центральной улице, улице Ленина, был очень красивый собор. В выходные дни народу бывало столько, что все не могли уместиться внутри и стояли в дверях и на ступенях. Бабушка отыскивает все-таки место поближе, ставит меня рядом и молится. Мне неуютно и хочется, чтобы это поскорее кончилось. Я смотрю украдкой по сторонам, и мне стыдно, потому что я не понимаю, что делают люди, и не могу делать то же самое.
Бабушка шепотом говорит:
Молись!
Я не знаю, как, и стою истуканом.
Бабушка опять шепчет:
Становись на колени! Смотри, как мальчик молится!
Я скашиваю глаза на грязного мальчишку, который прибежал, бухнулся вниз, ткнулся лбом в пол и начал часто-часто отбивать земные поклоны. Очень скоро его прогоняют. Я недоумеваю: «Если он правильно делал, почему же его прогнали?» Но у бабушки не выясняю и в конце концов присаживаюсь на корточки, чтобы не торчать на виду, стать на колени я не могу: что-то внутри противится этому.
По дороге домой бабушка рассказывает мне о Боге, как Он живет на Небе, что там есть Райский сад с красивыми деревьями и птицами. Но все это в моей маленькой голове почему-то не укладывается. Я задаю разные вопросы и сбиваю бабушку с толку.
Бабушка, а у Бога есть дом, где Он живет? спрашиваю я.
А как же! отвечает она, еще ничего не подозревая.
А деревья из чего растут?
Там есть все: и земля и травка.
А почему они нам на голову не падают?
Потому что там купол.
А купол из чего? допытываюсь я.
Стеклянный.
Значит, мы как в банке? Тут уж я совсем пугаюсь. А если воздух кончится, мы задохнемся?! Я отлично помню, как через день погибают жуки, которых я сажаю в стеклянную банку с притертой крышкой, и мама каждый раз говорит, что они задохнулись от нехватки воздуха, что я их, бедных, замучила.
На, попей святой водички! предлагает бабушка, переводя разговор.
Она поит меня святой водой, которую несет домой в алюминиевом бидоне. Я, чувствуя металлический привкус, не хочу пить и говорю:
Фу, какая противная!
Так нельзя говорить! ужасается бабушка. Бог накажет!
Бог меня не наказывал, понять логически устройство Райского сада я не могла, и все это приводило к тому, что у нас с бабушкой Мурой все чаще и чаще возникали трения. Я, как и большинство детей в возрасте тинэйджеров, была по-своему жестокая и, разозлившись на бабушку, часто говорила ей дерзости.
Однажды мы опять поссорились. Я сказала, что скоро уеду от нее к своей любимой бабушке Ниночке.
Моя бабушка добрая, а ты злая! сказала я.