Я моргнула в замешательстве:
Я не понимаю.
Два его шага и стены ледяной пустоты, разделяющей нас, не стало. Пространство наполнилось жаром, в котором мне так хотелось раствориться. Жар окутал меня, изгоняя смертельный холод, когда я положила руку на кожаную кирасу Еноша. Голова моя запрокинулась, и я увидела над собой его изуродованное лицо. Ох, а изгиб губ остался все таким же идеальным. Я невольно облизнулась.
Он прикоснулся к моим волосам, осторожно распутывая колтуны, и наклонился ко мне, всем своим видом завораживая меня. Потом пальцем поддел мой подбородок, так что мои губы оказались всего в дюйме от его губ, уже дрожа от предвкушения поцелуя.
Когда-то я сказала себе, что мне плевать на его любовь, но я ошиблась. Прямо сейчас мне было просто необходимо, чтобы он обнял меня, чтобы гладил по голове, убирая волосы с влажных щек, а я бы горько рыдала у него на груди из-за несправедливости всего случившегося, из-за преступлений, жертвами которых мы стали.
Прямо сейчас я нуждалась в его любви.
М-м-м, как же все запуталось, маленькая моя. Я чувствую, как ты жаждешь моего тепла, моих прикосновений, чтобы моя горячая кожа прижималась к твоей. Но какое это имеет отношение к тому, как сильно я хотел тебя? Разве я не дарил тебе все свое внимание? Все расположение? Всю свою преданность? Палец его поднялся выше, задирая мой подбородок так, что аж позвонки затрещали. Кто этот Элрик?
Я с трудом сглотнула: в горле пересохло, да и шея моя располагалась сейчас под неестественным углом. Теперь все обрело смысл: выходит, он почувствовал мою радость из-за беременности, а его брат опять копался в моих мыслях. Во рту отдавало горечью. Горечью мучительной боли и неутешного горя.
Наш ребенок Если бы это был мальчик. То мое возбуждение, которое ты почувствовал Это когда я поняла, что ношу твоего ребенка. Да, ношу. И сейчас.
Воцарилось безмолвие.
Даже само время, казалось, остановилось.
Енош отступил, вновь лишив меня своего тепла, украв даже драгоценную боль, которую причинял его палец моему подбородку.
Теперь ты истребила во мне всякие сомнения в том, что ты лгунья.
Сердце защемило, желудок скрутило, раны под пропитанным кровью хло́пком заныли, но я пыталась не обращать на все это внимания.
Почему ты так говоришь? Разве ты не чувствуешь?
Нет никакого ребенка. Он выталкивал изо рта слова медленно и мерно: так бьет зимой застывающий родник, предательски красивый в своем спокойствии. Нет и никогда не было. И никогда не будет.
Я прижала ладонь к животу, и сомнения пронзили мою и без того ноющую грудь. Что значит никогда не было? Я шевельнула бедрами, но не почувствовала влаги ничего, что сказало бы о том, что из меня вышел Но как же так?
Ты ошибаешься. Я вся напряглась. Я Меня тошнило по утрам, и
Нет никакого ребенка. Он смотрел на меня мрачно, сурово. Каменная, непоколебимая убежденность читалась на его застывшем лице. Как смеешь ты пичкать меня этой ложью, отвлекая от своего предательства?
Где-то в глубине моего горла вспыхнул гнев:
Меня пырнули ножом трижды, а убили дважды!
Желваки заходили на его скулах.
Я мог бы поверить, что ты вообразила себе это, обуреваемая желанием иметь ребенка. Но я же сказал тебе в лесу, что ты не беременна. Что твоя матка еще не готова. Сказал даже, что то наше последнее совокупление ни к чему не приведет, так что твое представление превращается в фарс. Он сглотнул. В отвратительный фарс.
Может Может, он был слишком мал, и ты не почувствовал
Я чувствую все: и как тянется новый волосок из волосяной луковицы, и как то семя, что может стать ребенком, обосновывается в материнской утробе.
Комната завертелась вокруг меня. Я пошатнулась.
Ты лжешь.
Избавь меня от этой театральности, не пытайся изображать дурочку, ведь мы оба знаем, что это не так. Его верхняя губа дернулась; бесстрастность бога явно дала трещину. Я всегда был честен с тобой, о чем сейчас глубоко сожалею. Ты смеешь потчевать меня ложью о том, что считала себя беременной, дабы скрыть свое предательство? После того, как я сказал тебе, как сильно горюю о потере дочери?
Я качнулась к нему:
Нет. Но Я Семена, они Они же
Нет никакого ребенка! Бледный двор содрогнулся от яростного крика Еноша. Со стен посыпалась костяная пыль. Потом бог крепко зажмурился. Когда же он вновь открыл глаза, неизменная ледяная маска снова была на нем вновь целая, неповрежденная. Енош подался ко мне и больно стиснул мою щеку. Ты и не собиралась возвращаться, потому что нашла проклятое счастье, которого мне так и не удалось тебе дать. Ни тебе, ни кому-либо еще, раз уж на то пошло. Кто этот Элрик? Должен я выследить его? Покарать за то, что он касался того, что принадлежит мне? Вплести его труп в мой трон, как я сделал с Джоа? О, я найду его и
Голос его растворился в бушующем потоке моего мятущегося разума. В каком-то далеком-далеком уголке сознания с треском лопнула последняя изношенная струна моего здравомыслия. Меня бешено затрясло я вновь окунулась в тот пронизывающий до костей холод смерти. Что Енош сказал Ярину во дворе Междумыслия?
«Они думали, что она носит мое дитя».
Думали.
Слово эхом отозвалось в моем мозгу.
Неужели я все себе вообразила? Неужели мне так отчаянно хотелось, чтобы обещание Еноша оказалось правдой, что я убедила себя, что все уже сбылось? Неужели мой разум действительно с такой неистовостью цеплялся за надежду, что ежеутренне вырывал съеденное из моего желудка?
Возможно.
Возможно, так оно и было.
Не сразу я осознала, что стоявший доселе неподвижно Енош отвернулся от меня, направляясь к кровати, но успела все же схватить его за руку и мазнула ладонью по своему лицу, указывая на раны:
Пожалуйста, убери их.
Взгляд Еноша равнодушно скользнул по рубцам:
Мне приятно смотреть на них. Ты должна сохранить их, маленькая, как вечное напоминание нам обоим о твоей неверности.
Кожаные доспехи на его теле растаяли, когда он, отступив от меня, рухнул на кровать, утонув в мехах, оставив меня стоять и глядеть на него.
И я стояла.
Минуту. Или час.
Много лет я не хотела ничего, кроме ребенка. И вот за один день я потеряла его дважды. Один раз от ножа, второй от крика Еноша.
И то и другое оказалось одинаково больно.
Тишина накрыла спящего бога. Орли осмотрительно не появлялась. Сейчас для меня существовало только страдание. Страдание и пронизывающий смертельный озноб, толкающий меня к единственному источнику тепла в этом холодном, ледяном королевстве.
К Еношу.
Растерянная, сбитая с толку, я забралась в кровать, но сколько бы шкур я ни натягивала на себя, зубы все равно продолжали стучать. Как же все это странно. Когда я впервые появилась на Бледном дворе, Еноша влекло к моему теплу. А теперь я сама дюйм за дюймом подбираюсь ближе к спящему богу, впитывая жар, исходящий от его изуродованного тела.
Стиснув зубы, я коснулась его лица, чувствуя, как к кончикам пальцев липнет густая сажа. Я погладила его грудь, ребро, торчащее из распоротой, но уже заживающей плоти, очертила круг вокруг дыры в животе.
Он, должно быть, терпел неимоверную боль, и я не знала, кого винить в этом. Бога, забросившего свои обязанности и разозлившего людей? Меня, за то, что настаивала, чтобы он сгноил моего бывшего мужа, который не принес мне ничего, кроме горя? Или моих сородичей, которые убили меня, когда я всего лишь пыталась им помочь?
Быть может, все мы крайне нуждались в отпущении грехов. В прощении.
В том, чего, по словам Еноша, я никогда не получу от него. Он вытащил меня из кошмара только для того, чтобы отправить прямиком в ад. Я свернулась возле него калачиком. Холод гнал меня в объятия дьявола дьявола, повелевавшего им.
Глава 3
Ада