Искатели уже заметили, что проводница человек непростой. Поэтому возвышенные или там околонаучные темы старались не обсуждать. Говорили в основном об обыденном. Как ночью выращивать овощи, как покрыть расходы, если брать попутно кое-какие товары, спорили, чья кожа мягче ползунов или свиней. В основном говорила Любящая, ну или Первая, что-то вставлял Веселехонький. Терпеливый больше молчал, он то ли заснул, то ли ушёл в раздумья. Бесполезный отвечал на вопросы. Впрочем, и отвечал он весьма неохотно.
Пару раз зажигали фонарь. Первая извинялась, что приходилось сидеть в темноте, и обещала, что на Посту они маслом заправятся.
Но до Поста ещё нужно было доехать.
Путники устали от встряски. Им надоела духота. Хотелось выйти, размяться. Подышать полной грудью.
Словно в ответ на их просьбу карета остановилась.
Искатели завязали глаза, то же сделал и Бесполезный. Проводница вышла, но тут же зашла.
Повязки можно снять, сказала она сидящим, Облака. Похоже, надолго.
Это было самое лучшее время. Маленький день посреди ночи. Небо затянуто, можно выдохнуть. Успокоиться. Главное не смотреть наверх.
Света мало, вокруг полумрак, но полумрак только подчеркивал окружающие предметы. Добавлял загадочности. И если взгляд останавливался, то останавливался надолго.
Море злаков, чуть колышимых ветерком, прерывалось островками тянучек, высоких, распушившихся, вытянувших по всем сторонам свои острые длинные листья. Иногда они этими листьями шевелили, но неохотно в основном для того, чтобы согнать твердотелку-листоеда, и ровно настолько, чтобы согнать.
То тут, то там виднелись огоньки маячков, или брумид невысоких растений со светящимися головками. Их вечными спутниками были равнинные брумы маленькие шестилапы, чьи задние лапы превратились в колёсики. В отличие от лесных, глаза этих брум напоминали большие монеты, особенно в полумраке, а носик был маленький и аккуратный. Когда пронесётся несколько сезонов пылающих, прерываемых тёмными межсезоньями, и ночь подойдёт к концу, головки маячков погаснут и станут колыбелью детёнышей. Только они коснутся земли, ночь закончится, маленькие брумы покинут свои колыбели и залезут на спины родителей. По тому, как склонялись головки, можно было судить о приближении дня, даже не обращаясь к дозорным, членам еще одной (бессмысленной) гильдии, "хранителям времени", как сами себя эти дозорные называли.
Маячки (брумиды)
Другим украшением были кубышки красные, синие, зелёные растения с толстыми шершавыми стеблями, которые расширялись кверху, превращаясь в небольшие колоколовидные утолщения. В них отдыхали носатики, маленькие юркие шестилапы, и если хорошо приглядеться, можно было заметить торчащие то тут, то там мордочки с круглыми ушками и небольшими хоботками.
Прямо у дороги раскинулась ель, наверное, самое красивое растение равнин. Её лапы, тяжелые и грациозные одновременно, покачивались, следуя капризным дуновениям ветерка. Вокруг валялись шишки, погрызанные белками, другими местными обитателями. Найти этих зверьков было непросто, но оно того стоило силуэт с пушистым хвостом, скачущий то вверх, то вниз по тёмному дереву, забыть невозможно. Впрочем, иногда они опускались на землю и поглядывали на людей. Как и носатики, белки были весьма любопытны.
Впереди росла роща, в основном из берёз, и дорога изгибалась, следуя ее очертаниям. На деревьях уже распустились листочки, молоденькие, а потому нежные, хотя не все старые ещё опали первый сезон пылающих начался почти сразу с наступлением ночи. Впрочем, опавших хватало, и сброшенная листва заполняла ямки, так, как во время дождя они заполнялись водой. В этих ямках шуршали нежданчики, верткие пугливые твердотелки, скачущие на задних лапках. Своё название они получили за то, что во время опасности выпускали длинную едкую смесь.
Летающие твердотелки роились вокруг зонтиков двухметровых растений с большими шляпками, которые отдаленно напоминали гигантские грибы. Снизу вся шляпка была покрыта пупырышками маленькими сосочками, которые твердотелки самозабвенно посасывали. И даже выстраивались в очередь, зависая как нити, если сосочков на всех не хватало. Сосочки светились, слабо, неброско, чем ещё больше заманивали клиентов.
Наступит день, и шляпка раскроется. Из неё, словно стая семян одуванчика, вылетят зонтики-малютки, с полукруглыми сферами и длинными нитевидными щупальцами, а твердотелки, разжиревшие за долгую сытую ночь и потому ленивые и неповоротливые, станут их главной добычей. Зонтики будут расти, становиться все больше и больше, а только солнце погаснет сядут на землю, выпустят корни и станут кормить твердотелок.
Крушинки, или хрумки (в разных селениях их называли по-разному) словно бардовый ковер покрывали землю, добавляя дополнительных красок. Топтун, снятый с упряжи Долговязым, всё так же брал их своими лапами, ловко отбрасывал панцирь и высасывал содержимое. При этом довольно урчал и шевелил своими большими, слишком большими ушами. Изнутри эти уши были покрыты мембранами, напоминающими узор на ладонях. Знающие люди полагали, что именно благодаря широким ушам и покрывающим их мембранам топтуны могут видеть и чувствовать, даже когда темно. С завязанными глазами проблем у животного не было. Но только сгибали уши топтун терялся.
Бесполезный смотрел на животное, и отдыхал.
Он словно получил второе рождение, в душе оживало новое чувство чувство сопричастности всем существам этого мира. Он ПОНИМАЛ топтуна. Он слышал, что тот говорит. Он впитывал его наслаждение, и впитывал так добросовестно, что захотелось попробовать. Ту же крушинку. Тянучку.
О да
Молодой человек, к нему подошел Терпеливый, у природы много секретов. Казалось бы, что тут такого, количество лап у кого-то их шесть, у кого-то четыре. Но что говорят об Обиженном? А говорят, что вначале он создал незримых. Придумал и создал. Придумал людей, придумал собак, кошек, птиц, придумал белку, мужчина махнул в сторону ели. На лице загорелась улыбка, оно стало ярким, как у мальчишки, что совсем не вязалось с обликом угрюмого, погружённого в раздумья искателя, Бог подарил нам четыре конечности. Но прошло время, и Бог заскучал. Тогда он подумал и создал зримых. Топтуны, плащеносцы, саммаки. Брумы пускай у них сзади колёсики вместо лап, но это конечности. Прыгуны, бегуны, шептуны Есть, правда, стриклы, есть струйки, есть долгоносики, но это другое, это уже исключения. А мы говорим о правиле. Мы говорим о плане. И он различный Как будто два мира, построенных дважды. Из разных наборов.
Терпеливый говорил с придыханием. Слова давались с трудом. И Бесполезный его понимал во время пылающих, на равнине, любой неприкрытый чувствовал себя неуютно. Но слова увлекали, слова отвлекали от мысли, что вот оно, небо, которое может открыться. Внезапно.
Не знаю, я вот смотрю на него, парень кивнул в сторону дилижанса, рядом с которым стоял топтун и чистил стебель тянучки, И слышу, что говорит. Не урчит, а именно говорит. Я знаю, что ему нужно, в каком он сейчас настроении. Люди не любят меня за это.
Возможно, Терпеливый потрогал бороду, вполне возможно. Пожалуй, я верю.
Они помолчали.
Это топтун-четырёхдневка, сказал наконец искатель, он вырос достаточно, чтобы везти карету.
Он долго везёт, и это ему не нравится. Ещё, похоже, он с кем-то поссорился. Но сейчас он доволен, Бесполезный глядел, как топтун разбирает тянучку, и думал, как мало надо для счастья.
Есть люди, которые слышат деревья, сказал Терпеливый, так почему бы не слышать животных?