Говорят, талант пропить нельзя. Батька мой это утверждение опроверг очень наглядно. За каждую сложенную печь благодарные заказчики неизменно подносили ему чарку или бутылку браги, медовухи, водки и даже вина. Отец рассказывал, что один рясский купец презентовал ему как-то бутылку «хранцуского винишка».
Ну, тот купец, конечно, врал. Откуда в Рясске взяться французскому вину? Да и стал бы он дарить такое сокровище крепостному мужику? Впрочем, это не важно. Важно, что отец от угощения никогда не отказывался. А потому, когда мне было восемь лет от роду, уважаемый печник Василий превратился в Ваську-пьяницу. Когда батька сообразил, что навыки его от алкоголя притупились, перестал работать. Дескать, стыдно делать плохо то, что раньше делал превосходно.
Со временем спиваться он стал все больше, а трудиться меньше. Взяться за ум его не убеждали ни насмешки соседей, ни плеть барского кучера Вавилы двоюродного брата моей матери, ни голодные дети. А было нас, голодных детей, восемь человек, из которых я самая старшая.
По весне наш клочок земли батька пахал исправно, но не более того. Чем его засеять, как вырастить и собрать урожай, чтобы было чем оброк заплатить и самим с голода не загнуться, об этом голова болела у матери и у меня, ее верной помощницы и няньки для младших братьев и сестер.
И ладно, если б причуды отца ограничились только этим, мы бы еще как-то жили. Добросердечные соседи помогали и в поле, и подкармливали иногда батька же тянул из дома в кабак все, что плохо лежало. Хуже было то, что, выпив лишку, он становился буйным и поколачивал мать. Как только за годы супружества не убил ее, маленькую и худую, своими пудовыми кулачищами!
Мать обычно успевала спрятаться либо в погребе, либо у тех же соседей. А однажды не успела. Мне тогда было двенадцать лет. Этот день мне потом часто снился в кошмарных снах: испуганная матушка жмется к печке, а отец идет на нее с красными от злобы глазами и большим поленом в руке.
Он тогда убил бы ее до смерти. Ее, нашу добрую, нежную, заботливую, нашу кормилицу и поилицу.
Я ужасно испугалась за маму. Выскочила из угла, в котором пряталась, и изо всех сил метнула в отца пустой чугунок, который каким-то чудом оказался у меня под ногами.
Своего я добилась батька от убиения матери отвлекся, однако ж рассвирепел еще больше и кинул свою ношу в меня. Я попыталась отскочить в сторону, но не успела батькино полено угодило мне точнехонько в спину. Тело мое взорвалось тогда жуткой болью, а затем наступила темнота.
Даша, одна из моих младших сестренок, которая в тот момент пряталась на печке, потом мне рассказала, что наша маленькая тщедушная мама, увидев как я упала, схватила злосчастное полено и так отходила им отца, что тот позорно бежал из дома и появился только на следующий вечер трезвый, испуганный и виноватый.
Больше батька ни разу на мать руку не поднял. Зато она его стала колотить всякий раз, как была не в духе, а не в духе она в следующие полгода бывала часто. Отец сносил побои молча. Пить он, конечно, не бросил, но запои его стали реже и короче.
Я же следующие шесть месяцев прожила, лежа на печке, в непрекращающемся кошмаре боли. Барский лекарь, который уступил мольбам матери и дяди Вавилы, осмотрел меня и сообщил, что если я на ноги и встану, то работницы из меня уже не выйдет поврежденную спину напрягать оказалось нельзя до конца жизни.
Несколько раз меня возили в соседнюю деревню к костоправу, втирали в спину вонючие мази, которые готовила местная травница тетка Марфа, и другие, с менее резким запахом, которыми нас иногда снабжал лекарь.
На ноги меня, в конце концов, поставили, но доктор оказался прав толку от меня в хозяйстве почти не было. Я, конечно, присматривала за младшими, готовила еду, подметала пол, но не более того. Прясть не могла спина от долгого сидения на месте болела неимоверно, вязала стоя или с перерывом на прогулку по избе. В ненастную же погоду спину крутило так, что я кричала в голос.
Глядя на меня, отец хмурил брови и виновато вздыхал, а мать ночами ревела в подушку. Оба понимали будущее мое теперь незавидное. Вряд ли кто-то согласится взять замуж калеку, так что быть мне для семьи вечной обузой.
Мама каждый день истово молила за меня Бога. И Он ее услышал. Однажды на нашем пороге появился голубоглазый ангел Полина Кротова. Ей тогда было восемь лет. Вместе с ней пришла строгая дама, которая, смешно коверкая слова, заявила, что барышня желает навестить больную девочку. Мать, кланяясь, вывела к ним меня.
Смотрелись мы с Полиной ровесницами, хотя я была на пять лет ее старше. Выглядела я тогда ужасно: очень худая, замотанная в старую шаль, с бледным лицом и впавшими глазами. Постоянные боли так вымотали меня за эти месяцы, что свет казался с овчинку.
Вид мой был настолько жалок, что Поля, чувствительная душа, расплакалась. Чудная дама схватила ее за руку и хотела тотчас увести, но барышня вырвала у нее ладонь, подошла ко мне и тихо спросила:
Пойдешь ко мне жить?
Я потрясенно на нее уставилась, а Полина, очевидно, решив развеять сомнения, добавила:
Я дам тебе подержать куклу, которую папенька привез мне из Петербурга.
Тем же вечером меня вместе с нехитрыми пожитками отец привел в господский дом.
Павел Петрович умилился доброте дочери и разрешил взять меня в усадьбу, хотя ни он, ни Полина гувернантка не поняли, зачем девочке это было нужно. Думаю, Поля и сама не смогла бы объяснить желание приблизить меня к себе. Пожалела калеку? Почувствовала родственную душу? Или все вместе? Как бы то ни было, маленькой барышне в Светлом разрешалось все.
Общий язык мы с ней нашли сразу. Хотя, казалось бы, что между нами могло быть общего?
Полинька же категорически отказалась со мной расставаться. Особенно, когда выяснилось, что я неплохо умею слушать. Я всегда умела находить нужные слова, чтобы утешить ее, если она грустила, убедить вести себя примерно, если задумала какую-то шалость, поднять настроение, если его не было.
Моя болезнь в усадьбе Кротовых поутихла. Как-то в ненастный день Полина увидела мой приступ и очень испугалась. С тех пор я всегда имела под рукой нужные мази, а раз в несколько месяцев меня осматривал врач. Барышня боялась, что останется без подруги, а Павел Петрович ни в чем ей не отказывал. Со временем я окрепла настолько, что могла принести из кухни в комнаты поднос с едой и даже большой кувшин с водой для умывания.
Мы с Полинькой составляли занятную пару красавица и ее дуэнья. Барин как-то сказал, что пока я рядом, за дочь он может не волноваться, ибо моя холодная голова способна остудить ее горячую.
Верные люди в наше время редкость, говорил он своему камердинеру. Их нужно с детства воспитывать.
В какой-то момент Поля потребовала от мадам Жако, своей гувернантки, чтобы та разрешила мне присутствовать на ее уроках. Мадам, которая меня откровенно недолюбливала, пришла в ужас.
Полин, вы меня удивляете, злобно раздувая ноздри, шипела она. Вы все свободное время проводите с этой крестьянкой, вместо того, чтобы читать Святое Писание. А теперь что же учить грамоте и ее?
Что в этом такого? не понимала Поля. Маша уже помогает мне одеваться наша горничная Луша научила ее затягивать шнурки и делать прически, а как станет ходить на уроки, поможет мне делать ваши задания.
Но, милая Полин, прислуге ни к чему грамота! Она ей только навредит. Крепостная, которая умеет читать это le absurdite!
Но Полинька топнула ножкой, Павел Петрович махнул рукой, а я заняла угол в классной комнате и стала вместе с барышней учиться чтению и счету. Потом был французский язык, танцы, музыка и живопись. С последней у меня, правда, не задалось, а вот с фортепьнами очень даже. Полине мои успехи были особенно по душе она любила по вечерам играть со мной в четыре руки.