С дворней, кстати, я тоже поладила. Да и как иначе? Все знали, кто я и откуда. И отца знали, и мать. Лукерья Ивановна сразу сказала, что быть мне камеристкой, раз больше я ни на что не гожусь.
Спустя несколько лет из людской меня переселили в крохотную комнатку рядом со спальней Полины, чтобы я в любое время дня и ночи могла быстро прийти на ее зов.
Словом, жизнь моя в поместье Кротовых была интересна и легка. Вместе с Полиной мы читали книги (она любовные стихи и романы, а я жизнеописания и путешествия. Иного в барской библиотеке не водилось), обсуждали ее кавалеров, болтали о пустяках
За десять лет, что я провела здесь, Полинька стала мне ближе, чем родные братья и сестры. С последними я общалась не часто несколько раз в месяц, когда удавалось выбраться в гости, и каждую неделю через дядьку Вавилу передавала им вкусности или несколько локтей полотна на одежду тетка Дорофея и Лукерья Ивановна никогда мне в этом не отказывали.
Теперь же я смотрела на влюбленную Полиньку и думала как быть? Поговорить о Навроцком было необходимо, но точно не сегодня. Или лучше не говорить ничего, а просто дождаться, когда он уедет? Не вечно же младший Шишкин будет решать свои дела!
«Главное удержать Полину от глупостей, о которых она может пожалеть, думала я, лежа в своей кровати. С чертом нужно ухо держать востро! А уж как он уберется отсюда, я найду слова, чтобы успокоить мою барышню. Вдруг обойдется, и особых несчастий он нам не принесет?»
Глава 3
Усадьба Кротовых. 1826 год
Утром в людской только и было разговоров, что о неприятности, случившейся ночью с молодым барином.
Машка, пристала ко мне Марфуша, едва я села за общий стол, чтобы позавтракать. Ты слышала, Владимир Александрович-то усадьбу от пожара спасли!
Что? изумилась я. Какого пожара?!
Самого настоящего, продолжала девушка. У них в комнатах свечник с горящими свечами упал, да прямо на ковер. Быть бы пожару, да барин успели огонь потушить и руку себе обожгли. Настюшка ему примочки от ожогов готовила.
Вот дура девка, почти восхищенно протянул Федор, который прислушивался к нашему разговору. Марусь, тебе что ни расскажи, все переврешь по-своему.
Что это я вру? вскинулась Марфуша. Не ты ли сам барину примочки ночью носил?
Ну, носил, согласился Федор. Только никакого пожара не было, а свечник если и упал, то Владимиру Александровичу на руку ожог-то у него знатный, с волдырями. Да на щеке чуть-чуть, видать, воском задело. Он когда меня позвал, чтоб я мазь какую принес, да тряпок руку перевязать, ковер у него был в порядке, и гарью не воняло. А это что значит? То, что ты, Маруська, про пожар врешь.
Подумаешь! фыркнула Марфуша.
Это свечи виноваты, что барин обожглись, вставила Ненила. Прогорают они страсть, как быстро, и воск с них прямо ручьем льется.
Ага, на руку ему воском накапало, кивнул Федор. Еще одна дура. Из чего свечи-то эти? Из смолы что ли?
Федь, а сам-то барин сказал, чем обжегся? тихо спросила я.
Не, не сказали, ответил лакей, зачерпывая ложкой кашу. Я, спросил, конечно: где ж вы, барин, так-то? Волдыри-то огроменные. А он мне: не твое дело, ступай мазь принеси.
Я кивнула и тоже принялась за еду, как вдруг Лукерья Ивановна, которая всегда столовалась вместе с челядью, швырнула на стол ложку и громко заорала:
Митька, собачий сын, это ты во всем виноват!
Все обомлели. Особенно Митька, то есть Митрий Степанович наш управляющий. Он, к слову, тоже частенько в людской завтракал и обедал. А ключница продолжала:
Что, спелся-таки с купцом Игнатовым? У него, прохиндея, свечи гнилые по дешевке покупаешь, да? На водку себе экономишь? Усадьбу барину спалить решил, скотина?
Да ты что, Ивановна? отмер Митрий Степанович. Головой о притолоку ударилась, что ли? Какой Игнатов, какое гнилье?
Я тебе покажу Ивановну! Песий сын!
Лукерья Ивановна вскочила с лавки и двинулась к нему. Вид у нее был решительный и, судя по этому виду, намеревалась она управляющего, как минимум, задушить. Тот, конечно, испугался. Еще бы, наша ключница, бывало, упрямую корову голыми руками за рога в хлев заводила настоящая русская баба, кровь с молоком. А ведь не девочка давно троих внуков имеет.
Мы сидели, вытаращив глаза. Ни разу такого не было, чтоб Лукерья Ивановна ни с того, ни с сего скандалы устраивала. Браниться она, конечно, бранилась, но прежде всегда разбиралась, что к чему, и вспышек ярости за ней не замечалось. А тут как с цепи сорвалась. И из-за чего из-за свечек? Которые в том, что Навроцкий, обжегся, и не виноваты вовсе.
Я вскочила вслед за ключницей и осторожно придержала ее за локоть.
Лукерья Ивановна, что же вы? Ни в чем Митрий Степанович не виноват! Свечи у нас хорошие, пожара никакого не было. Сердиться причины нет.
Откровенно говоря, в тот момент я сильно рисковала получить от взбешенной старухи по шее за компанию с управляющим чтоб не лезла под горячую руку. Но Лукерья Ивановна вдруг остановилась и как-то сдулась. Ее голова и плечи опустились, ярость прошла, а вместе с ней и жажда крови.
Голова болит, пробормотала женщина. Спала плохо. С самого ранья все раздражает.
Тебя, значит, раздражает, а мы страдать должны? вспылил осмелевший Митрий Степанович. Шла бы ты, Ивановна, к себе. Полежишь чуток, глядишь, отпустит голова твоя. А то ты уж на людей кидаешься.
Не сердись, Митька, устало сказала ключница. Ты знаешь, я тебя люблю.
Ну да, хмыкнул управляющий. Лицо мне бить ты тоже решила от великой любви?
Лукерья Ивановна махнула рукой и удалилась.
Дворня проводила ее удивленными взглядами.
Это чего сейчас было, ась? прошептала Степанида.
Я покачала головой. Вот они, неприятности. Начались.
***
После завтрака я отправилась в сад за цветами. Пробегая через зимнюю оранжерею, про себя отметила, что земля в кадушках с иноземными кустами гордостью покойной барыни, Полинькиной маменьки совсем сухая и на обратном пути ее непременно надо полить.
Маша, бросай цветы, барышня тебя видеть желают, крикнул из окошка Степка, еще один наш лакей, когда я срезала розы.
А где она? крикнула ему в ответ.
В гостиной с молодым барином. Велели, чтоб ты тот час же пришла.
В груди неприятно кольнуло. Неужели благородный бес на меня нажаловался?
Собственно, почему бы и нет? Он легко мог сказать Полине или Павлу Петровичу, что нерасторопная служанка его обожгла. И наказания потребовать мог.
Ох То, что он сам мне шею свернуть не сумел, не значит, что мне не свернут ее по его приказу.
Полночи я прокручивала у себя в голове странное происшествие в комнате Навроцкого, пыталась понять как это могло произойти?
Владимир Александрович на меня рассвирепел, и в этом его можно понять: неприятно, когда появляется человек, способный разглядеть под твоей ангельской маской страшную звериную морду.
На этом понятное заканчивается и начинаются вопросы. Как у человека могут быть мертвые глаза? Что за черные змеи вьются вокруг него, и почему это вижу только я?
Я бы решила, что и впрямь сошла с ума, да только Навроцкий сам вчера сказал «откуда ты такая видящая взялась». Значит, это не игра света, не сумасшествие и ничего мне не показалось. Но то, что случилось потом, родом из какой-то страшной сказки.
Как можно обжечься о живого человека?! Если в первые минуты после того, как я вылетела из покоев гостя, мой мозг отказался воспринимать ожог на ладони Навроцкого, как реальность, то потом, когда я, пожелав Полине добрых снов, вернулась в свою комнатку, меня накрыло осознание действительности.
Владимир хотел меня задушить. Но не смог. Дотронулся до моей шеи и обжегся. Как это могло произойти?! До меня мильон раз дотрагивались разные люди: мать, отец, братья и сестры, Полина, деревенские приятельницы и даже Федька, медведь косолапый, когда однажды пытался поцеловать. И никто из них не щеголял потом белыми волдырями в полруки.