И опять у меня возникло ощущение постоянных «лимитов» в отношении меня, за которые пускать было не положено.
Один из академиков, а это был Евгений Максимович Примаков, с которым у меня были хорошие отношения, по своей инициативе позвонил тогдашнему секретарю ЦК по идеологии, и тот, как мне рассказывали, без особого энтузиазма сказал: «Раз коллектив его выбрал, пусть работает». Все же за окном был уже 1988 год, и времена кардинально менялись.
Принципиальный вопрос, который после избрания директором встал передо мной и моими коллегами-единомышленниками, заключался в том, чтобы понять, насколько глубоко и кардинально мы готовы и должны пересмотреть наши прежние исторические представления. Не будем забывать, что в тот период в стране, обществе и в нашей науке было довольно широко распространено мнение, что следует перечеркнуть все старые идеи и всю старую историографию, признав их устаревшими и несостоятельными.
Мы провели в 1989 году большую конференцию российских специалистов, в основном сотрудников института, на которой фактически определили направления и перспективы развития изучения всеобщей истории в целом и задачи института.
Я думаю, что эта конференция, хотя и не получившая большой общественной известности, имела для нас принципиальное значение. Материалы конференции были опубликованы в двух небольших книгах, которые очертили пути обновления наших исторических представлений на длительную перспективу.
Одновременно в институте была проведена международная конференция по проблемам цивилизаций.
Как видно, мы обратили основное внимание на проблемы методологии. Надо было уйти от одномерного понимания истории, не отбрасывая полностью марксизм, но воспринимая его как одну из политических теорий, рассматривая исторический процесс как сложное и многофакторное явление.
Наши теоретические новации были в большой мере связаны также с новым пониманием роли человека в истории. Мы вышли на совершенно новые трактовки, касающиеся духовной сферы деятельности и так называемой ментальности людей, делая акцент на их повседневную жизнь.
Важными этапами нашего нового видения истории, по моему мнению, стала серия конференций по социальной, политической и интеллектуальной истории. Фактически мы вырабатывали совершенно новый взгляд на содержание и место социальной истории.
Я понимал, что на начальном этапе любого переходного периода и особенно на этапе такой ломки старых представлений бывает необходимым «перегибать палку», действовать более резко, чтобы достичь результата, иначе возникает опасность, что сила инерции и стагнации, приверженность устоявшимся теориям (а их сторонников всегда немало) помешают движению вперед и коренному обновлению наших представлений. Меня обрадовало, что большинство ученых института поддержало эту линию. Видимо, сказывалось и то, что в силу самой специфики нашего предмета (всеобщая история) мы были менее идеологизированы, чем специалисты по отечественной истории, и открыты для бóльшего включения в мировую историографию.
Став директором, я столкнулся еще с одной весьма сложной проблемой, которая существует и поныне.
В институте (наверное, как и в других учреждениях, особенно связанных с идеологией) работали люди разных исторических взглядов и политических убеждений. Я никогда не скрывал своих позиций и свою ориентацию на обновление наших представлений и пересмотр многих сторон нашей деятельности. Но с самого начала моим стремлением была выработка неких «правил игры». Мы не подписывали пактов или соглашений, у нас не было каких-либо договоренностей. Но мои коллеги приняли то, что мы элиминируем политическую и идеологическую деятельность из стен института (особенно в рабочее время). Кроме того, я и мои коллеги в дирекции были едины в том, что мы должны давать возможность для выражения разных взглядов и исторических позиций.
Я убежден, что реальный плюрализм в научной работе должен быть нормой, правилом и стимулом. Но важно, чтобы историк не оказывался бы в плену идеологических схем и стереотипов, а в своих исследованиях основывался на реальных фактах и документах.
Опираясь на открытие архивов, мы наметили новые рубежи в исследовании истории ХХ столетия в целом. Я сделал об этом доклад на заседании Президиума РАН, и для меня это событие стало важным рубежом в научной работе.
После трех лет напряженной и творческой работы пришло осознание, что мы действительно сделали решающий шаг к новому пониманию истории, и новые подходы стали доминирующими в нашей деятельности.
Но нам предстояло также утвердиться как реальной и органичной части мирового сообщества историков. Довольно неожиданно представился благоприятный случай предстоял юбилей известной французской школы «Анналов». Отношение к этой школе, близкой к марксистским методам, стало в советские времена неким символическим мерилом. Известно, что в нашей идеологической, да и весьма часто в политической практике наиболее «опасными» считались не столько крайне правые и консервативные течения, сколько левоцентристские, иногда даже близкие к марксизму.
И вот мы решили провести в Москве (потом выяснилось, что подобная встреча состоялась только в Москве) большую международную конференцию, посвященную юбилею школы «Анналов».
В Москву приехал цвет историков из многих стран. Здесь были Жак Ле Гофф, Пьер Тубер, Морис Эмар и другие из Франции, Карло Гинзбург из Италии. В это же время мы пригласили в Москву мэтра французской, да и, пожалуй, всей европейской историографии профессора Жоржа Дюби.
Эта конференция как бы символизировала утверждение нового образа Института всеобщей истории в Москве в мировой историографии. После нее я посещал многие страны и повсюду видел положительную реакцию на проведение институтом этой конференции.
Институт значительно повысил свой международный престиж. Поставив задачу добиться кардинального обновления в изучении всеобщей истории и в деятельности института, мы понимали, что важнейшим средством для этого станет сохранение наиболее квалифицированных кадров, способных к восприятию новых идей, и привлечение молодежи. В условиях трудной финансовой ситуации пополнение института было весьма непростым делом.
Мы отвергли линию на тотальное сокращение численности сотрудников института, хотя и испытывали постоянную нехватку средств. Курс на сочетание опытных ученых и молодых специалистов себя полностью оправдал.
В институт было взято более 40 молодых сотрудников (либо через аспирантуру, либо после окончания университета). Любопытно, что больше всего мы получили специалистов по древней и средневековой истории. Все-таки престиж этих исторических дисциплин оставался по-прежнему высоким.
Отрадным стало и то, что в последние годы на работу в институт пришли молодые специалисты по истории ХХ века. Я объясняю это тем, что их привлекает возможность работать в архивах, причем не со второстепенными и региональными материалами, а с документами высших органов власти (протоколы Политбюро и т.п.).
Кроме того, хочется надеяться, что общий высокий престиж института сыграл свою роль в стремлении молодежи прийти в институт работать или учиться в аспирантуре.
Но полнокровное участие молодежи в научной деятельности оставалось еще делом будущего, а пока я видел одну из первостепенных задач, чтобы максимально активизировать так называемое среднее поколение тех, кому было от 40 до 50 лет. Именно они реально могли уже «делать погоду» в исторической науке. Я видел, что многие из представителей этого поколения были свободны от идеологических клише, стереотипов и предубеждений, хорошо знали зарубежную литературу и теоретические новации последних лет (концепции постмодернизма, макро- и микроистории и т.п.), были открыты новым методам исследования, использовали в своей работе компьютеры и прочие технические новинки.