Впрочем, я был далек от идеализации положения в институте и ситуации в области исторической науки в целом. Многие из наших сотрудников оставались малоактивными, а старое мышление с трудом уходило в прошлое. Можно было наблюдать и элементы стагнации, которая всегда проявляется там, где нет постоянного генерирования новых идей и методов. Да и старая приверженность российской интеллигенции к конформизму снова давала о себе знать. Я часто наблюдал апатию и равнодушие.
И все же жизнь показала, что курс на обновление, взятый институтом тридцать лет назад, принес свои результаты. С удовлетворением я наблюдал, как стремление к более фундаментальному и синтезирующему взгляду на прошлое становилось преобладающей тенденцией. Именно поэтому я отвергал весьма распространенные идеи о кризисе российской исторической науки.
Но моя жизнь была во многом связана еще с одним событием, которое представляется мне весьма важным и перспективным для института. В 1995 году состоялось решение правительства создать на базе курсов переподготовки преподавателей общественных наук нового гуманитарного университета в системе министерства образования. Теперь он носит название Государственный академический университет гуманитарных наук (ГАУГН). Его особенность и уникальность состояла в том, что каждый факультет университета (а их более десяти) базировался на каком-либо академическом институте, и таким образом впервые в жизни Российской Академии наук стала осуществляться интеграция науки и образования. Мы получили возможность готовить кадры для себя и смогли привлечь лучших представителей академической науки (в том числе и молодежь) для преподавательской работы.
В течение десяти лет я был ректором университета и теперь являюсь его президентом, одновременно возглавляю исторический факультет ГАУГН.
При этом меня воодушевляла идея выстроить некую систему непрерывного образования. Наш исторический факультет подписал соглашения с несколькими средними школами и лицеями, и мы намеревались готовить будущих историков со средней школы через новый университет и далее через академические институты. Вскоре эта линия была оформлена в виде создания научно-образовательного центра исторических исследований.
В дальнейшем нам понадобились новые программы, учебные планы, новые учебники и учебные пособия. Речь идет о системе, когда каждая новая ступень является органическим продолжением предшествующей с новыми элементами.
В 1996 году я включился еще в одну сферу деятельности меня избрали Президентом Российского общества историков-архивистов. Эта область стала для меня относительно новой, хотя и весьма интересной. Я был вовлечен в обсуждение вопросов, связанных с архивными делами, со многими международными архивными проектами.
Совершенно очевидно, что в последнее время произошла подлинная революция в архивном деле нашей страны; в распоряжении историков оказались многие тысячи документов, в том числе и из высших эшелонов партийного и советского руководства.
* * *
Одновременно с перестройкой Института всеобщей истории, с укреплением Государственного академического университета гуманитарных наук, со многими другими сферами деятельности я продолжал поддерживать активные связи прежде всего со странами Европы.
Европа для меня была не только культурно-психологической абстракцией, а в том числе и суммой более тридцати национальных государств, сохраняющих и свою идентичность, и культурное своеобразие.
Париж это реальный центр Европы, романтический город, в который снова и снова хочется приезжать. Может быть, для меня ощущение этого города связано с классической литературой XIX века, из нее к нам пришли образы Латинского квартала, бульвара Сен-Жермен и, конечно, Елисейских полей улицы, которая такой же символ Парижа, как и Бродвей для Нью-Йорка.
Лондон, в отличие от романтического Парижа, продолжает сохранять свой прежний имперский стиль. И хотя давно нет Британской империи, и Англия переживает не лучшие времена, однако стиль жизни сохраняется в поведении и в укладе жизни британской элиты.
В молодости я оказался под влиянием знаменитой «Саги о Форсайтах». И, находясь в Лондоне, я обязательно стараюсь пройтись по Стрэнду, по которому ходил герой саги Сомс. А сравнительно недавно я открыл для себя на Стрэнде ресторан «Симпсон». По-моему, это один из лучших ресторанов в Европе, где для каждого посетителя индивидуально в его присутствии режут любое выбранное им мясо.
Италия для меня это прежде всего музей античного наследия, а Испания во многом синтез Европы и арабского мира.
В течение многих лет я увлекался Скандинавией и, в частности, Норвегией, в которой бывал десятки раз. В значительной мере мой интерес к Норвегии объяснялся семейными причинами. Неожиданно выяснилось, что у моей жены оказались норвежские корни. И тогда же мы нашли в Осло ее кузенов и кузин, обаятельную тетю, в годы войны пережившую немецкий концлагерь.
Норвегия это страна фьордов и суровой природы. Несколько раз я выступал в Норвегии в Нобелевском институте и в университете в Осло. Мои норвежские коллеги, как правило, люди немногословные, даже суровые, в этом отражается природный и человеческий стиль Скандинавии.
В начале 2000-х годов я получил грант от немецкого фонда Гумбольдта, который позволил мне побывать в основных (и больших, и малых) городах Германии и почувствовать стиль и уклад немецкой жизни.
Но некоторые страны Европы имели для меня и политическую окраску.
Мне приходилось часто бывать в Праге, и однажды я уезжал оттуда 20 августа 1968 года, т.е. за день до ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию. У меня в памяти остались многотысячные демонстрации на Вацлавской площади в Праге 1520 августа 1968 года.
Я часто бывал в республиках Прибалтики. В советское время мы много раз отдыхали в Юрмале (на Рижском взморье) и затем снимали квартиру в окрестностях Таллина.
Конечно, Балтийские страны органическая часть Европы (в виде балтийской цивилизации c ее ганзейской архитектурой). Но для меня Рига, Таллин и Вильнюс это и места, в которых я налаживал непростые контакты с новыми элитами этих стран в 90-е годы ХХ века, в первые десятилетия XXI столетия.
Для меня европейские страны и города это еще и те места, где я читал лекции или выступал с докладами. Прекрасно помню престижный лондонский Чатем-Хаус, где я делал доклад о предвоенных годах; это и Нобелевский институт в Осло с моей лекцией о процессе принятия решений в советском руководстве по вопросам внешней политики. Это и Дом наук о человеке в Париже, организовавший мой доклад по теме «Россия и европейская идея». У меня всегда в памяти доклад в Таллине в 1989 году о внешней политике СССР в предвоенные годы и доклады на эту же тему в Берлине и в Бонне.
Совсем недавно я выступил в Москве (сначала в Отделении историко-филологических наук, а затем в Институте мировой экономики и международных отношений) с докладом о столетии выхода в свет книги Освальда Шпенглера «Закат Европы» и ситуации в современной Европе.
Я упоминаю обо всем этом в связи с наметившейся тенденцией считать Европу находящейся «в закате», в глубоком кризисе, и в контексте рассуждений о необходимости «переориентации» российской внешней политики на Восток. В принципе, я вообще не принимаю слова «о нашей переориентации». Россия европейская страна, часть европейской, да и мировой культуры. Скорее можно говорить о «восточном» векторе российской политики и о нашей роли на евроазиатском пространстве.