Понимаю и принимаю необходимость усиления наших геополитических связей со странами Востока. Но надо помнить, что Россия это европейская страна, естественная и важная составляющая европейской культуры.
Не нужно забывать и о том, что русское православие это органическая часть христианства, которое является духовной основой Европы.
Общаясь с зарубежными коллегами и отмечая их готовность к сотрудничеству, я в то же время постоянно сталкивался с заранее определенным предвзятым отношением к нашей стране. В годы холодной войны на поверхности лежал антисоветизм, т.е. идеологическое и политическое неприятие идей социализма и коммунизма, которые исповедовали Советский Союз и его граждане. Эта невидимая стена как бы влияла на все наши взаимные контакты.
Профессиональные историки Запада, с кем мы общались, высказывали предубеждения, которые часто существовали даже помимо их воли и настроения. Это проявлялось и на мировых конгрессах, и на многочисленных международных и двусторонних встречах.
Конечно, и мы сами были нацелены на противостояние, но это не снимало вопросов об общих лимитах для западных ученых для сотрудничества с учеными из СССР и стран социалистического лагеря.
Подобная ситуация, как правило, не распространялась на наши личные взаимоотношения с учеными Запада. Но, разумеется, общий фон оставался трудным и конфронтационным.
Положение начало меняться с конца 1980-х годов и в 1990-е годы. Казалось, что с изменениями в России ценностные разногласия должны были снять или хотя бы уменьшить противостояние. Но в действительности в 2000-е годы оно возродилось уже под новым флагом. Это было неприятие России с геополитической точки зрения, которое распространялось и на оценки исторических событий. Я особенно остро ощутил это во время контактов с историками стран Балтии и частично Польши. Их жесткая позиция, интерпретация истории, фактически исключавшая многофакторный подход к истории, ангажированность, стремление подчинить оценку исторических событий сиюминутным политическим интересам влияли на возможности конструктивного сотрудничества с ними.
При этом надо отметить, что в стремлении доказать свою точку зрения на события 19391940 и последующих годов, они, вопреки принятым в мировой историографии оценкам, обвиняли Россию во всех смертных грехах с глубокой древности и до наших дней.
В подобном подходе к исторической памяти никакие контраргументы и очевидные всем доводы не воспринимались и отвергались без особых доказательств.
В основном эта позиция была свойственна историкам, политологам, журналистам не академического плана. Серьезные историки, как правило, старались не включаться в антирусские акции.
Они предпочитали отмалчиваться, поскольку антироссийская направленность поддерживалась официальными кругами и особенно средствами массовой информации.
В этой сложной ситуации мы продолжали линию на сотрудничество и контакты с теми многочисленными профессиональными историками академического плана, которые действуют в разных странах мира.
* * *
Работая в институте, по совместительству я преподавал в некоторых вузах. Из всех я бы выделил Дипломатическую академию МИД СССР. Это было в период с 1966 по 1976 год. Там читался курс по истории советской внешней политики. Я разделил его с известным дипломатом Валерианом Александровичем Зориным, который был советским послом во Франции, а затем какое-то время заместителем министра иностранных дел. Моим предметом была советская внешняя политика с 1917 по 1945 год, а Зорин читал курс по периоду после окончания Второй мировой войны.
И сегодня я вспоминаю свою работу в Дипакадемии с большим удовлетворением и даже с удовольствием. В то время в Дипакадемии были разные курсы. Были обычные слушатели, пришедшие учиться после школы. Но наиболее интересными были курсы для действующих дипломатов, причем самыми привлекательными были лекции для дипломатов высшего звена. Они все понимали с полуслова, имели большой жизненный опыт.
Другое воспоминание связано с лекциями, которые организовывались в Дипакадемии для жен руководящих работников, причем не только дипломатов. Я читал им лекции, кажется, раз в две недели.
Накануне первой лекции ректор пригласил меня в кабинет и попросил быть максимально осторожным и тактичным. Он прекрасно понимал и боялся того, что скажут эти жены своим мужьям вечером дома о Дипакадемии.
Однажды ректор позвал меня и поблагодарил за лекцию. Он сообщил мне, что какой-то высокопоставленный генерал позвонил ему и сказал, что в академии очень хорошие лекции.
В целом, работа в Дипакадемии была для меня очень интересной. Впоследствии во время зарубежных поездок я встречал в наших посольствах многих людей, которые слушали мои лекции. Не скрою, мне было приятно услышать их позитивные воспоминания о наших встречах и моих лекциях.
Говоря о своем участии в работе в других университетах, замечу, что я ограничивался эпизодичными лекциями в МГИМО, а позднее в РГГУ.
Но сравнительно недавно я оказался вовлеченным в новую для меня сферу деятельности. Речь идет о преподавании истории в средней школе. В прессе начал муссироваться вопрос о так называемой вариативности образования, которая привела к появлению в школе многих десятков учебников по истории. Впрочем, так же было и в отношении других школьных дисциплин.
Одновременно развернулись острые споры о «едином государственном экзамене». По инициативе тогдашнего министра образования и науки я был привлечен к работе по этим проблемам. В отношении ЕГЭ у меня уже была своя позиция. Сама идея мне сразу же показалась полезной. Формализация процесса экзаменов и их введение по всей стране должны были позволить абитуриентам из провинции поступать в столичные вузы и т.п. Но как это часто бывало в нашей стране, «добродетели оборачивались другой стороной». Началось резкое снижение качества образования в школе. Многие школы заботились не о содержании преподавания, а о натаскивании учеников для сдачи ЕГЭ.
В дополнение к этому, вариативность обучения и преподавания, которую я считал одним из главных достижений нашей образовательной системы, позволявшей учителям выбирать тот или иной учебник, также обернулась другой стороной. Например, в распоряжении учителей оказались более ста наименований учебников по истории, утвержденных министерством. Вследствие этого возможность выбора стала некоей профанацией, поскольку школа не могла физически приобретать такое количество учебников.
В дискуссию включился даже Президент страны, который заявил, что надо иметь по истории единый учебник.
Сразу же оживились противники всякой вариативности, они начали призывать вернуться к старым советским временам, когда был один учебник по типу «Краткого курса истории ВКП(б) КПСС».
«Прогрессивная общественность» активно выступила против этих попыток. И в итоге был найден некий компромисс было объявлено, что Президент имеет в виду общую единую концепцию преподавания истории в школе, в рамках которой могут быть рекомендованы три линейки учебников по истории России.
Была сформирована рабочая группа по подготовке такой концепции, названной культурно-историческим стандартом, и меня пригласили возглавить эту группу.
Я был очень воодушевлен этим поручением. Мы работали увлеченно. Главным институтом для нас был Институт российской истории. Конечно, в составе группы были люди с весьма разными взглядами на российскую историю. Наша задача мне виделась в том, чтобы представить сбалансированную точку зрения, без крайностей и без односторонности. Мы исходили из того, что подход к истории не должен раскалывать общество. Все-таки школа это не научный институт или университет, где могут сосуществовать различные мнения и позиции.