Какой он у тебя никогда не видела
Я его только в дорогу надеваю. Когда очень в даль, и за руль. Оберегом. На повседневку не трачу, храню. Он не любит суеты.
А я думала, ты мирская до мозга костей.
Этакая насквозь приземленная?
Ну, да.
Ну, вот и нет.
И обе засмеялись. Леля тут же посерьезнела, подняла крестик на уровень губ, приблизила ко рту, так, чтобы дыхание его касалось.
Я тебе обещаю, сказала она тихо и глухо. Я обещаю тебе смотреть за Глашей, за рабой Божией Глафирой, и прийти ей на помощь, когда она попросит, или когда Боженька позовет. Клянусь в том.
И легко поцеловала сначала крест, потом Алевтину.
Обняла крепко, сдернула с плечиков шубу, подхватила сумку, и шагнула в открывшуюся перед ней дверь.
Алевтина погасила свет в коридоре, зашла в комнату рядом с кухней, включила маленький ночничок, встала у окна и смотрела, как Леля отъезжает. Помахала рукой она не увидит, конечно, но на душе легче, попрощалась, и потом долго сидела у окна.
Скоро уже невозможно будет скрывать от родственников правду. Начнется химиотерапия, полезут волосы, скоро все полезет наружу. Как бы ни швырялась она, Аля, громкими словами, о том, что легла бы костьми, спасая Глашу, чтобы вернуть ее на путь истинный это были только слова. Сделать то, что она говорила, означало наложить на себя руки. А с этим пока не были готовы согласиться ни она, ни Глаша.
4. ЛЕЛЯ, ЗОЯ, ГЛАША. ТРЕУГОЛЬНИК БУДУЩЕГО
Заснеженный проспект, плавно переходивший в безымянный выезд на трассу, что огибала город, отходя от линии залива и возвращаясь к ней, был под завязку забит машинами. До того места, где от широкой асфальтовой ленты начиналась другая, поплоше и поуже, и приводила чуть ли не прямо к воротам их загородного дома до этого места было еще далеко. Пока что вокруг Лели был ад коллапс, паралич, а на часах стрелки уже летели к полуночи. И это она, Леля, еще даже до трассы не доехала, до нее и в свободном-то режиме нужно было бы минут сорок еще катить, а тут. Тут она подозревала выйдет часа полтора, а то и два. Ей надо было, конечно, либо уезжать раньше, либо надо было остаться но теперь все эти рассуждения были ни к чему. Теперь она застряла, и до дома доедет, в лучшем случае, завтра ввечеру. Потому что на свою трассу, по прямой, она встанет теперь уже не раньше половины третьего. Леля любила ездить по ночам, но при этом всегда старалась подгадать так, чтобы предрассветные часы самые муторные и опасные встречать где-нибудь рядом с пунктом назначения. Чтобы, если что заехать на заправку и подремать там, прямо в машине, пару часов. После такого сна полноценно ты не восстанавливаешься, это без базара, но сил на паручасовой бросок до дома хватит однозначно. А здесь получалось, что именно на эти предутренние часы и придется самый длинный и сложный кусок дороги. Плюс, пока она дотолкается в этой пробке до «большой воды», она устанет, как чертова мать, и это еще больше все осложнит. Наверное, стоит попробовать объехать «затык», если конечно, ее выпустят отсюда соседи по дороге. Если нет, придется тихо рулить к обочине, искать затишек, и ложиться спать на пару часов. Или искать тут, в округе, какую-то гостиницу или мотель, и порываться туда. Заплатить за сутки, и лечь спать часов хотя бы до пяти, а потом, отдохнув и поев, ехать, теперь уже не останавливаясь и не отвлекаясь. Тогда, возможно, она окажется дома к обеду и попадет хотя бы на вечерний прием. Банкетный зал, конферанс и концерт, были заказаны и оплачены, а роскошное платье из шифона цвета угольных сапфиров ждало ее уже больше двух недель. Ее коротенькой стрижке, к счастью, были не нужны услуги парикмахеров, макияж она делала всегда сама, а платье в этот раз было красоты настолько умопомрачительной, что к нему не требовалось ничего, кроме правильно подобранных туфель, которые тоже уже были наготове. К своему платиново-черному, геометрическому прокрасу волос, Леля нашла обувь в том же стиле, на высоченной иссиня-черной шпильке, перехваченной узкими концентрическими кругами из плотной металлической ленты. Круги шли по всей высоте, сверху донизу, и от этого каблуки походили на небоскребы, опоясанные кольцами света через равные промежутки этажей, или на приборную панель, или на коридор космического корабля. Серебристо-белый верх, как меловой утес, вырастал из черных геометрических завитков, шедших понизу, узкой каймой, вокруг всего носа и боков. Туфли были похожи на город на берегу моря, платье на ночное небо, а прическа Лели на полную луну в нем. И тонкий, молочного оттенка, узкий шифоновый шарфик, закинутый через горло назад, концами за плечи, вполне мог сойти за облака, посеребренные ночным светилом.
Леля могла быть разной, но она всегда была сногсшибательна. И при полном параде на званом ужине, и матерящаяся, в грязном ватнике и резиновых сапогах, заляпанных известкой. Она всегда была непререкаемо эффектна, и только она и Бог знали, чего ей это стоило.
Соседи по дороге ее выпустили, но объезд не задался. Навигатор упрямо наливался красным, бесконечно перестраивая маршрут, пока она металась по узким улочкам в стороне от проспекта. В конце концов, ей надоело это занятие, она приткнулась у какого-то двухэтажного здания и сняла телефон с подставки. Пора было написать, что, мол, задерживаюсь, и найти место для отдыха. Звонить Олегу не хотелось, проще было написать, что за рулем, что пробка, что еду, приеду, целую и на этом все. Разнервничается сам позвонит, а нет значит, нет. Собственно, она была уже не так и далеко от края города, если ей повезет, и она найдет что-то приемлемое, то около половины пятого утра можно спокойно стартовать, в эти часы пробок не существует в принципе.
Леля жалела, что не уехала от Алевтины раньше, и жалела, что не могла остаться. И еще очень жалела, что не довелось встретиться с Глашей. Аля сказала, что у той сегодня ночная смена, но может быть Глафира просто не хотела видеть Лелю. Она всегда была не слишком приветлива с новой папиной женой. У нее были сложные отношения с миром, во всяком случае, в те годы, когда Леля с ней познакомилась, но самые непростые из них были именно с отцом. Кажется, Глаша его очень сильно не жаловала, многое, как подозревала Леля, дочь делала ему назло, и порой Леле даже приходило в голову, что Глаша хочет рассорить родителей, разлучить их. Если так своего она добилась, правда, не очень понятно для чего ей было это нужно. Зато было понятно, что хотя Алевтина и сотой доли не рассказала из того, что следовало бы, высказанную ею просьбу придется исполнять. Она, Леля пообещала, и вовсе не по принуждению, а от чистого сердца. Но одно дело сказать «я сделаю», другое сделать. А она так торопилась даже телефон строптивой девицы не взяла у матери. Дома у нее был записан какой-то номер с пометкой Глаша, но фиг знает, может, она меняла номер, или еще что-то. Она подумала, что утром надо позвонить Алевтине и взять телефон. И не забыть заказать духи! И все-таки попытаться еще раз поговорить с Алей о ее проблемах со здоровьем, хотя бы уговорить ее пройти основных кардиолога, невролога, гастроэнтеролога того же. Ладно, не вышло, так не вышло. Значит, пока не время.
Она вспомнила фразу, слышанную когда-то, на каком-то party, устроенном на берегах лазурного озера, в солнечной Италии, на вилле какого-то итальянского олигарха, куда она попала совершенно случайно, в период страстного романа с одним футболистом. Они познакомились когда ее контора подрядилась строить ему дом. Футболист играл за местную итальянскую команду, которую спонсировал этот самый олигарх по причине того, что происходил родом из этих мест, и когда-то, еще ребенком, защищал цвета этой команды на футбольном поле.