Мой опыт научил меня тому, что дел, требующих нового платья и не требующих появления новых людей, следует тщательно остерегаться. Если человек гниёт внутренне, вместо того, чтобы очищаться и возноситься ввысь, какое платье может скрыть запах гнили? Новое дело следует начинать в старой, удобной одежде. Следует думать не о том, чего у нас нет, а о том, что нужно сделать, или, даже вернее о том, чем нам быть, какими нам быть!
Нам следовало бы обрести прекрасную традицию не обзаводиться новыми одеждами, какими бы грязными и истрёпанными старые ни были, пока нам не удасться совершить подвига хоть в чём-то стать новыми людьми, и только став новыми людьми, можно будет менять одежду, лишь потому, что мудрые не вливают новое вино в старые меха. Если Приролды устроена так, что даже птицы раз в году линяют, обретая новую жизнь, то и душа человеческая имеет возможность обновляться в соответствии с изменением времён года. В нашей жизни тоже должны быть вехи, отмечающие наше движение к обновлению. В это время года гагары обретаются на пустынных прудах. Змея, испытывая зуд и беспокойство, мучительно сбрасывает старую кожу, а гусеницы отметает свою прошлую оболочку в ходе естественного роста. Они не знают слов, они не знают слов «оболочка», «одежда», но они знают что внешний покров должен смениться по воле благой и занющей Природы. Одежда это всего лишь внешний покров жизни, лишь временно стесняющий душу. Природа не даёт права всем всё время оставаться под старыми, истрёпанными знамёнами, ибо присягнувший знамёнам, которые штурмует сама Природы, в конце концов неизбежно испытает капитуляцию перед силами Природы и падёт не только в физическом смысле, но и и в собственном мнении и мнении других людей.
Мудрый меняет платье за платьем, как то делают экзогенные расстения, которые распространяют своё влияние путём внешнего прироста.
Наш нарядный внешний прикид, верхняя одежда, наше парадное верхнее платье это всего лишь ложный покров, ложная кожа, которая никоим образом не связана с нашей внутренней, духовной жизнь содрав её в любом месте, мы не почувствует никакой боли или даже беспокойства. Наша одежда, которую мы носим постоянно по сути наша клетчатка, cortex, а рубашка на теле liber или склеронхима, её нельзя снять, чтобы не закабалить человека, чтобы не погубить его.
У меня нет никаких сомнений, что нет такого народа, который в известное время не носит чего-то подобного рубашке. Человеку следовало бы одеваться так просто, чтобы не потеряться в абсолютной темноте, так просто, чтобы уподобиться тому, как одинокий уходит из занятого врагом города подобно древним философам и пророкам, с посохом, пустой сумой и спокойной, окрыленной душой.
Одна плотная рубашка греет лучше трёх тонких рубищ, и дешёвая одежда доступна большинству людей. Тёплое пальто обходится в пять долларов, и может прослужить пять лет, грубые, плотные брюки стоят два доллара, полтора сапоги бычьей кожи, четверь доллара летняя шапка, шестьдесят два с половиной цента вязаная зимняя но высшая честь связать её себе самому, ибо тогда она достаётся даром.
И неужто бедняку, облачённому таким образом, бедняку, который одевается на сроедства, добытые честным трудом, не встретятся честные, нормальные люди, готовые воздавать подобающее ему уважение?
Когда мне пнриходится обращаться к портнихе, чтобы заказать наряд определённого фасона, обычно портниха надувается от важности и говорит мне: «Этого уже давно никто не носит!» таким голосом, как будто это глаголет выпавшая из Эдема Дельфийская Сивилла, которой наплевать, кто там что носит, и каоторая вещает с видом зачарованного гипер-авторитета, мстительного, как сам Рок. Мне не так просто изложить в словах, что мне нужно, и ей трудно поверить, что такой тип, как я, говорит всерьёз и вообще в мире ещё есть такие неблагоразумные, странные персонажи, как я. Прослушав её очередной перл, я, как палочник, на время замираю, смакуя в глубокой задумчивости её основные тезисы, пробуя на язык каждое слово из её нагорной проповеди и пытаюсь добраться до сути её мессиджа и уяснить, кем же мне всё-таки приходятся эти «Ничевоки» и откуда у них такой авторитет в вопросах, которые касаются только меня.
Я мог бы ответить ей с обычной для меня торжественной помпой, даже не муточняя, кто же такие эти «ничевоки»: «Да, вы правы, до сего времени не носили, но уже начали!»
Хочется спросить, и зачем ей обмерять меня, когда она замеряет не золотники моего характера, а только ширину плеч, как будто я обычная вешалка?
Не грации и не Парки наши Боги, а Мода. Лишь она, мода уверенно и планомерно, авторитетно и веско ткёт, прядёт, кроит и шьёт для нас.
Самая распрекрасная парижская макака примеряет путевую каскетку, и, чу, вослед за ней все американские мартышки примеряют то же самое. Здравому уму только бы не отчаяться в бесплодных попытках добиться от близких простоты и примерной честности.
Это можно сделать, только засунув обывателей под огромный пресс только так из них можно выдавить старые, замшелые понятия, и это нужно сделать так, чтобы они ничего не заметили и вскочили на ноги, а не то, глядишь, среди них обязательно всё равно заведётся какая-нибудь скрытая гнильца, причём откуда она взялась, где её источник, так и останется неясно, потому что из этих людей такие вещи не выжучь и дьявольским огнём, и почти наверняка любые трубы пропадут втуне. Однако, не следует забывать, что семена египетской пшеницы до нас донесла мумия!
На круг, честно говоря, едва ли кто в радиусе тысячи миль от меня способен утверждать, что нынешние времена подняли искусство облачать себя насамом деле на уровень истинного искусства. В основном люди носят то, что им доступно, хотя, возможно, предаются мечтам о графских одеяниях и королевских башмаках с золотыми пряжками. Они, подобные матросам, выброшенным на берег необитаемого острова, бегают по берегу, разысыкивая всё, что выброшено на берег морем, и, лишённые выбора, и с ликованием облачаются во всё, чем их одарила Стихия. А когда, оглядывая друг друга, видят результаты этих модных дефиле, давятся от смеха при виде явленных им чучел. Каждое новое поколение снисходительно посмеивается над модами века минувшего, благоговейно взирая на моды века грядущего.
Прикид Генриха VIII или изюминки одежд королевы Елизаветы едва ли кто не найдёт столь же смешными, как если бы они были набедренными повязками монархов Больших Каннибальских островов. Костюм, хороший костюм всегда порождение конкретного человека и времени. Если костюм не связан с человеком, он выглядит крайне жалко или нелепо. Один лишь серьезный взгляд, брошенный из одежды, одно лишь искреннее, чистое сердце, которое скрыто под ней, только они сдерживают невольный смех и освящают любой наряд на теле человека. Случись у Арлекина приступ колик, его костюм будет поневоле переживать его позор вместе с ним. Увы, лохмотья бедняка-солдата, сражённого ядром, окрашиваются всегда имперским пурпуром.
Варварские, младенческие пристрастия мужчин и женщин, заставляющие их стремиться всё время к новым фасонам, толкают толпы двуногих с дурацкой ухмылкой вращать калейдоскопом, случайным образом выкидывая конфигурацию, которая сегодня обеспечивает максимальный спрос на рынке. Только одни фабриканты в курсе того, что происходит на самом деле, только они знают, что этот выбор всего лишь случайная прихоть Фортуны. Два идентичных рисунка ткани, отличающихся всего лишь парой нитей, имеют совершенно разную торговую судьбу, один рисунок пользуется популярностью и его хорошо раскупают, в то время, как другой залеживается в лавках, дожидаясь своего часа, который наступает в следующем сезоне, когда этот второй узор вдруг начинает входить в моду, идти на ура и пользоваться спросом. Сравнивая это с татуировкой, понимаешь, что татуировка не так омерзительна, как полагают многие. По крайней мере, татуировку трудно назвать варварством, потому что здесь рисунок намертво впечатан в кожу и изменению не подлежит.