Я попробовал было подняться и стать на них, и почувствовал, будто стою в глине. Так мягко, так отвратительно мягко. Я проделал пару шагов и сказал себе:
Да, браток, твой час настал, ты на пути к могиле.
И снова расстроился я не из-за жизни и не из-за смерти, но из-за одинокой заброшенной могилы на узбекском кладбище.
Как видно, подумал я, это чувство могилы несу я из дома, из-за молитв матери моей: чтобы не довелось умереть в зимние месяца, чтобы не обмывали её холодной водой и не клали в промёрзшую могилу. Могила у нас была наподобие комнаты второй, из которой сквозит. Я остановился у подоконника и какое-то удовольствие испытал, что маленькие снежные комочки тают под солнцем.
Всё проходит, всё проходит, это конец, неизбежный конец.
И всё-таки меня донимало:
Отчего конец должен быть такой? Просто от голода подохнуть? Распухнуть от голода И вот на этом закончатся все воздушные замки, которыми я тешил себя?
Я не знаю, но тем утром мысли мои были на самом деле светлые. Какую-то лёгкость я почувствовал во всём теле. Как будто эта опухшесть вытянула из меня всю слабость. И всё ж таки была у меня мысль:
Это записано, и печать поставлена приговор твой.
Но, когда я уже был готов выйти на улицу, воли у меня уже не оставалось даже чтобы побриться.
Сейчас уже ничего не скроешь, ты волочишь голод, словно вывеску, вместе с собой по улицам.
До сегодняшнего дня я хотел скрыть, спрятать от посторонних глаз мою нужду. Перед тем, как ложиться спать, я одежду свою складывал аккуратнейше: брюки выравнивал «по стрелочке» и клал в изголовье, чтобы они таким способом «гладились». Я тщательно брился и после бритья мыл лицо холодной водой, чтобы оно немного «оживилось». А сейчас, с двумя «мёртвыми ногами» уже не было смысла что-то скрывать.
Под мои уговоры, во время шествия на моих ногах, не будучи в состоянии их поднимать, я продефилировал по улице, незаметно к ним обращаясь.
Ещё один кандидат, всякий думал, поглядев на меня.
Иногда кто-то поворачивал голову и бросал на меня взгляд.
Вот тебе! Ещё один успех усмехался я про себя.
Как-то раз остановил меня еврей. Из беженцев тоже, средних лет человек, со светлой растрёпанной бородкой и первый его вопрос был:
Сколько вам лет?
Я ему сказал.
Ваш долг спасать себя. Ведь жалко! У вас ещё жизнь впереди
Он меня пригласил в чайхану, угостил чаем, купил для меня булочку. Но я не мог даже проглотить ничего, у меня кусок застревал внутри. Я сильно разрыдался, всё во мне рыдало, как будто это была еда на моих похоронах.
Еврей разговорился со мной, услыхав, что я имею отношение к литературной братии, дал мне адрес, где я смог бы обратиться за получением работы, за помощью Работая, я смогу получать большую порцию хлеба, дал он мне понять.
И вы сможете поддержать себя, вы сможете как-то перебиться
Я отправился по указанному адресу, хотя это было не близко Нужно было из старой части города идти в новую часть города, и я хотел отправиться в путь, когда смогу хоть что-нибудь поесть. Я пришёл к серому зданию, на котором была вывеска: «Бюро по трудоустройству в городе Самарканде».
В вытянутой гулкой комнате, где вдоль стен тянулись длинные деревянные скамьи, сидели люди и ждали своей очереди. Тут уже никакого особого впечатления мой внешний вид не производил. Люди, сидящие на скамьях, все выглядели примерно так же. Женщина сидела с тремя детьми, и трудно было определить, к какого разряда детям их можно было отнести: оборванные, обтрёпанные, с торчащими волосами на давно немытых головках, с заострившимися личиками. Другие сидели с ногами, обёрнутыми лохмотьями
Ну? Какую помощь здесь мне удастся получить?
Наконец, после долгого ожидания, подошла моя очередь. Я оказался в другой комнате, где стоял стол, покрытый зелёной тканью. Над ним висел портрет Сталина, который улыбаясь простирает руку, готовый обнять всех.
В комнате никого не было. Я оставался стоять в дверях, не зная, что мне делать? Прежде, чем я решил, как мне дальше быть, открылась боковая дверь, и в комнату вошла женщина. Она, даже не взглянув в мою сторону, спросила меня жёстким тоном по-русски:
Вы по какому вопросу?
Я начал приближаться к столу и тут заметил, что за ним сидит женщина среднего возраста, с округлым светлым лицом, тёмными, гладко причёсанными волосами, с высоким выпуклым лбом, что свидетельствовало об известной доле интеллигентности.
Она оглядела меня и спросила по-русски:
Вы еврей?
Еврей.
Она поднялась со своего места, подошла к двери, заперла её и заговорила со мной по-еврейски, улыбаясь:
Ну, как поживаете?
Я ответил ей, вытянув обе руки:
Сами видите
Не надо волноваться, я всё сделаю для вас. Я начальник отдела кадров. Какая-нибудь специальность у вас есть?
У меня с собой был узелок, в котором была завязана книжечка с моими рассказами, которые были изданы минским государственным издательством, заметки из прессы по поводу моего творческого вечера в Москве, под председательством Давида Бергельсона, членский билет союза писателей СССР и тому подобное
Она просмотрела эти бумаги, и я заметил, что в какой-то момент её глаза увлажнились. Она, не стесняясь, достала носовой платок и им вытирала слезу за слезой.
Она проговорила плачущим голосом:
Я тоже имела к этому отношение. Мой муж был в Одессе писателем, гебраистом.
Где же он сейчас?
Он погиб.
Как так?
Не надо спрашивать. Я занимаю ответственный пост на государственной службе и не нужно об этом говорить.
Могу я знать, как было вашего мужа имя?
Нет.
Она захотела покончить со всеми вопросами и обратилась ко мне официальным тоном:
Итак, нужно заняться вашим трудоустройством. Вас надо трудоустроить туда, где вы могли бы питаться: в пекарню, в больницу, в ресторан Ну, хорошо
Она выписала мне чек на суму тридцать рублей и сказала:
Вы сможете получить по этой квитанции тридцать рублей в следующей комнате. Ваши документы пока оставьте у меня. В четыре часа, когда я окончу работу, зайдите ко мне.
В дверях она бросила взгляд на мою причёску и сказала с улыбкой:
Литературная шевелюра, тем не менее, ещё при вас остаётся. Не волнуйтесь, скрепите себя, вам больше не придётся голодать.
Она открыла дверь и сказала по-русски, чтобы все могли слышать:
Вы должны проявлять терпение. Время военное. Страдает вся страна.
И строго добавила по-русски:
До свидания.
Я получил деньги по квитанции и отошёл с горсткой купюр в руке. Я уже знал из практики, что нельзя открыто держать деньги в руках. Итак, я опустил деньги в карман. Но к карманам также особо доверия не было, поскольку карманы срезали, потому в кармане, держал я эту сумму в руке.
Ноги мои уже были не такими колодами, так мне показалось, и я зашагал к базарчику, чтобы что-нибудь перекусить. Я чувствовал, после долгих месяцев, что-то обнадёживающее в окружающем меня мире. Тёплое солнце в январе так гладило мои конечности, точно ласковая рука. Моя врождённая черта к наблюдениям, к рассматриванию всего, что меня окружает, стала вновь пробуждаться во мне.
Я хотел сейчас всё что угодно провернуть, чтобы к четырём часам, на время, когда у меня была назначена встреча, как-нибудь облагообразить свой прискорбный вид. Я постригся, сходил в баню, чистильщик начистил мои туфли в заплатах. Ровно в четыре часа дня я появился в канцелярии.
Она ждала меня.
Вы выглядите очень элегантно.
Встретила она меня этими словами, улыбаясь
Она мне сообщила много чего хорошего: она договорилась с директором хлебзавода, и я там получу работу в пекарне. Кроме того, она уже перечитала некоторые мои рассказы из книги, и у неё просто не хватает слов Она хочет один рассказ перевести на русский, чтобы её начальник, русский человек, тоже мог ознакомиться. Это мне очень пригодится, чтобы подыскать работу получше.