После прохождения ряда формальностей, я на самом деле получил работу в пекарне. Было обеденное время, когда я получил одобрение приступить к работе. В последние дни я снова вернулся к голодному состоянию, в котором я находился всё предыдущее время. От нескольких рублей, которые я получил, уже никакого следа на осталось. Продолжается всё та же игра, с целью перехитрить желудок: как лучше поделить хлеб?
Хотя та женщина мне сказала без раздумий обращаться к ней, если мне что-то понадобится я этого не делал. Я не мог себе разрешить просить о чём-то у неё В те времена во мне было что-то такое, что у людей плохих мы требуем, с ними мы воюем, когда рвёмся из кожи вон за то, чтобы быть, чтобы существовать, а в то же самое время, хороших людей и их доброе отношение мы часто не переносим.
Вообще же, большие ожидания пробудились во мне. Шутка ли? Работа в пекарне! Я даже не в состоянии это ни коим образом описать, это будет выше всяких моих фантазий.
Вокруг меня, на самом деле, со всех сторон будет хлеб? Вот руку протяну и оно?
У меня схватывало сердце, когда я представлял себе такое.
В день, когда мне нужно было идти на работу, я продолжал пребывать без кусочка съестного. Обещали мне утром, что я выйду на работу. День до того, я съел две порции хлеба (можно было по хлебной карточке получить хлеб на сегодня и на завтра).
Всё равно же: я буду в пекарне Так я рассчитывал. Пока же, пока то, пока сё Пока бумаги будут все оформлены в канцелярии, пока директор их подпишет Стрелка часов подошла почти к полудню В этот раз никакого голода я не ощущал. Бегая с места на место, в ожидании бумаг, я о еде позабыл.
Вот я обладаю заветными бумагами и двигаюсь по направлению к вратам сытости. Я не знаю отчего, но разные фрагменты из моей жизни проплывают передо мной. Так случается со мной всегда в дни неких значимых дат.
Я иду по узким глиняным улочкам Самарканда, выхожу за пределы района, где селятся еврейские беженцы. Начинается район, где живут одни узбеки. У глиняного поля, изрытого ямами, располагается пекарня. По пути я узнаю, что это не пекарня, где пекут хлеб, но пекарня, где готовят белую выпечку, белые лепёшки.
Так что же эта женщина для меня совершила?
Об этом я всё думал.
С близкого расстояния эта пекарня мне показалась похожей на тюрьму. Каменное здание, окна забраны толстыми железными решётками; ворота высокие, с маленьким глазком, чтобы наблюдать кто звонит, чтобы пройти во двор.
Некоторое время я ждал у ворот. Вся обстановка вызывала тяжесть у меня в сердце. Моё воображение рисовало мне картину дна рая с рыбою Левиафан и Шур Хабар (Диким Быком). От вида пекарни у меня колотилось сердце.
Моё стояние под воротами вызывало подозрение у прохожих, и я поспешил потянуть за верёвку с колокольчиком. Охранник с винтовкой за спиной приоткрыл окошечко на двери и спросил: кого мне нужно?
Я протянул ему свои документы, но, как видно, охранник не очень был дружен с маленькими буковками узбек с винтовкой на плече и он отправился показать кому-то мои бумаги.
Всегда, когда мне нужно было ждать под дверьми, чувствовал я себя оскорблённым, но сейчас, в этот момент напал страх, безотчётный. В конце концов, охранник открыл для меня дверь, и я остановился в будке, которая напоминала вахтенную будку в армии.
Я хотел было пройти во двор, но охранник преградил мне дорогу и сказал на ломанном русском, что директора пекарни сейчас нет, и пока тот не появится, мне запрещено покидать будку.
Я остался сидеть в будке. Ко мне возносился запах выпечки, который полностью охватил меня. Я ничего не видел, сидя в будке, кроме пустого вымощенного двора пекарни, и сюда ко мне плыли сладкие запахи выпечки.
В тот момент я чувствовал, что моё обоняние стало острым, как у пса. И они дразнили меня запахи, они врезались мне в ноздри, входили в плоть. Жидкость, сладковатая, выделялась во рту. Я сидел одурманенный, как будто я выпил опиума. Я ничего не видел, но вокруг меня, словно я был полупьян, колыхалась выпечка, начинённая миндалём и изюмом.
Я спросил узбека:
Пекарня здесь рядом?
Да, тут, в двух шагах от будки.
Я не осмеливался приподняться.
Появился молодой узбек, лет восемнадцати, полноватый, с круглым лицом и парой мечтательных чёрных глаз, с длинными ресницами, одетый элегантно, в расшитой тюбетейке, и обратился ко мне на «Вы».
Вы писатель?
Я утвердительно кивнул головой. Он оглядел меня и спросил:
Вы уже ели сегодня?
Я ничего ему не ответил. Он обратился к охраннику со словами:
Дайте ему чай.
Сам он вышел и через несколько минут вернулся и протянул мне большую булку, горячую
Ешьте.
Сказал он мне и ушёл. Охранник налил мне стакан горячего чая.
Я придвинулся к столу, с готовностью приступить к еде и тут почувствовал, что колени у меня начинают дрожать. Я хотел взять булку в руку и поднести ко рту, но руки не слушались меня. Меня била дрожь. Я пробовал овладеть собой, чтобы сторож не заметил ничего. Но овладеть собой у меня не выходило
Чего доброго, я ещё так потеряю работу, такая мысль прошибла меня.
Сторож в самом деле спросил:
Это болезнь такая у тебя?
Нет.
Ответил я ему. Я был с ним откровенен.
Это у меня от голода. Я уже давно не ел.
Ну, сейчас ты уже будешь есть сколько влезет.
Я хотел совладать с собой. Начал есть булку и вдруг, безотчётно, из глаз у меня потекли слёзы. Никогда прежде слёзы не лились у меня из глаз в таком количестве. Какие-то источники слёз открылись во мне. Слёзы текли в стакан с чаем, на куски хлеба, которые я подносил ко рту. И я, почувствовав вкус свежей выпечки, проглотил булку целиком, не обращая внимания на слёзы. Как будто бы я состоял из двух половин, каждая из которых занималась отдельно тем, чем ей положено.
Это не заняло долго: булка весом в пол килограмма растворилась у меня между зубов. Сторож всё это время украдкой смотрел на меня. Когда с булкой было покончено, он спросил меня:
Голодный ещё?
Да, издал я звук, пошевелив языком.
Сторож высунул голову из будки и кому-то прокричал по-узбекски. Через мгновение он протянул мне точно такую же булку. Он поставил передо мной чайник, и я имел трапезу «кэяд ха мэйлэх» как король
После еды я почувствовал сильную усталость, глаза у меня слипались. Сколько я вот так дремал, сидя, я не знаю. Охранник потянул меня за рукав и велел идти в канцелярию.
Директор уже на месте.
Я зашёл в канцелярию и остановился стоять перед пожилым узбеком, округлым, как бочонок, с большими мешками под парой чёрных щёлочек-глаз и с висячими монгольскими усами.
Садитесь.
Он указал мне на стул
Я получил о вас письмо, что вы писатель. Вы в газеты тоже пишите?
Да.
Ответил я.
О чём же вы пишете? По поводу экономики страны? О пятилетнем плане?
Нет
Я видел, куда он метит, поэтому я ему помог, подхватив его мысль.
Я пишу романы, описываю природу, пишу о людских, душевных переживаниях.
Да, хорошо, это правильно. Вот-вот
Он заулыбался. Он хлопнул меня по плечу:
Выпьем! За наше знакомство. Когда получил письмо, что должен писатель ко мне на работу поступить в пекарню на душе стало муторно. Так подумал, что вы из тех писателишек, что пишут о колхозах, о пятилетнем плане. Понимаете да? Сам жрёт, и ещё нос свой везде суёт, описывает в газетах Вот это «о людских, душевных переживаниях», это хорошо. Пейте!..
Узбек хлопнул в ладоши, и сразу на столе появилось жареное мясо, фрукты, выпивка.
Мы напьёмся сегодня!, крикнул он, Напрасно я перепугался до смерти! «Людские, душевные переживания!"Пейте!
Я пил и закусывал. Пил и закусывал. Я уже перестал соображать, что со мной делается. Узбек, сильно на подпитии, взял меня под руку и вот так, стоя, притоптывал правой ногой, как конь, как конь притоптывает копытом.
Правильно! Вот это писатель! «О людских душевных переживаниях!». Это хорошо. Ну, на сегодня достаточно. Пойдёмте, я вас поведу в пекарню. Сегодня вы ещё свободны от работы. Я вас просто представлю работникам.