Раздался стук в окно. Видимо, эти звуки и были причиной его пробуждения. Послышался приглушённый голос с улицы:
Захар Пантелеевич, дед Захар, откройте, это я, Максим.
«Так, значит меня зовут Захаром», подумал мужчина наблюдатель, а мужчина хозяин тела, явно узнавший голос с улицы, быстро встал, надел широкие шаровары и, сделав несколько шагов по направлению к окну, привычно отомкнул шпингалет и распахнул створки. В комнату ворвалась осенняя прохлада, заставляя старика немного напрячься и поёжиться.
Дед Захар, послышалось откуда-то сбоку из темноты, выручайте. Нашего командира ранили. Не доживёт до утра, если вы не поможете.
Хозяин дома молча захлопнул окно, торопливо подошёл к столу и зажёг керосинку. Он быстро одел лежавшую на табурете у кровати грубую льняную рубаху и, накинув поверх неё старенький тулуп, вышел в сени и отодвинул на дверях щеколду. В свете фонаря показались четверо мужчин разных лет и одетых по-разному. Общее у них было то, что за спинами у всех торчали стволы: у кого автомата, у кого винтовки, а в руках они держали за углы плащ-палатку, на которой лежал пятый человек, видимо, он и был тем самым раненым командиром. Одним из державших плащ-палатку был молодой парень лет восемнадцати, в котором Захар признал Максима сына соседа Ивана, живущего на его улице через один дом. Он всё также молча посторонился, пропуская ночных посетителей внутрь. Освещая дорогу старенькой лампой, провёл гостей в комнату, которая была немного просторнее той, в которой он проснулся. Здесь окно было занавешено более плотной тканью, не позволяющей свету из помещения проникать на улицу. Теперь, не опасаясь быть замеченным с улицы, он поставил лампу на стол и зажёг ещё несколько свечей. В помещении заметно посветлело. Указав вошедшим мужчинам на стоявший у стены топчан и дождавшись пока солдаты положат на него раненого, сбросил на пол в угол комнаты тулуп и хриплым голосом коротко распорядился:
Подождите на улице, если чего будет надо, я позову.
Никто из посетителей не пытался возражать. Все дружно развернулись и, бросив хмурые сочувственные взгляды на раненого, поспешно удалились. Когда мужчины покинули комнату, Захар приступил к осмотру пациента. Тот был без сознания, лишь изредка из его пересохших губ вырывался еле слышный стон. Распоров острым ножом окровавленную гимнастёрку, он смочил водой из кувшина бинты с засохшей и слипшейся кровью, которыми наспех была перевязана грудь. После этого взял с одной из полок шкафа, заставленных всякими пузырёчками и баночками, ту, что была нужна, смочил её содержимым чистую тряпицу и разрезал бинты. Смоченным импровизированным тампоном протёр начавшую вновь струиться из раны кровь и зашептал какой-то заговор. Через несколько секунд кровотечение остановилось. Теперь нужно было сделать диагностику. Положив ладонь на запёкшееся отверстие от пули, лекарь закрыл глаза и замер. Через некоторое время показалось, будто его зрение переместилось в область ладони. Захар увидел всё, что находится под ней. Затем его «взгляд» начал углубляться внутрь тела. Вот он дошёл до того места, где застряла пуля. Она оказалась всего в нескольких миллиметрах от сердца пациента. Извлекать этот смертоносный кусочек свинца, без риска для жизни, так, чтобы не зацепить жизненно важный орган, побоялся бы даже опытный хирург, имея под рукой набор всех необходимых инструментов.
«Ну, что ж, подумал Захар, хорошо, что ты попал именно ко мне, может и поживёшь ещё». Не убирая ладони с раны, он «включил» другую свою способность, о которой мало кто знал, разве что его родители, которых уже давно не было в живых. Только они, в далёкие годы его детства, приметили за маленьким Захаркой необычную способность притягивать руками всевозможные предметы. Заметив это, они отвели его, как только он немного подрос, к местному знахарю на обучение. Тот без колебаний принял мальца в ученики, так как сразу распознал в нём незаурядную силу, которую нужно было развивать в правильном направлении. Учиться лекарскому делу Захарке нравилось, а когда, через десяток лет, он в полном объёме перенял у своего наставника всё, что тот умел и проводил его, внезапно усопшего, в мир иной, то стал полноправным деревенским целителем.
Не отнимая руки от раны, Захар сделал мысленное усилие и постарался потянуть застрявший в теле металл на себя. Пуля не пошевелилась. Спешить было нельзя, чтобы не спровоцировать внутреннее кровотечение, но и медлить было нежелательно. Лекарь усилил напряжение. Посторонний предмет чуть дрогнул, одновременно с телом человека, в котором находился, и медленно пополз к напряжённой руке Захара. Через несколько секунд деформированный кусочек свинца германского происхождения коснулся его ладони и намертво к ней прилип. Лекарь развернул ладонь, взглянул на вышедший из тела предмет и, сняв с руки напряжение, бросил пулю на стол. Теперь, когда самое опасное было позади, можно было заняться вновь кровоточащей раной.
Достав с полки пару одинаковых банок, помеченных лишь ему одному понятными символами, Захар разорвал на куски чистую тряпицу и поочерёдно протёр рану, сначала смочив её жидкостью из одной банки, от чего выступившая кровь запенилась и перестала сочиться. Затем взял другой кусок ткани и смочил его жидкостью из второй ёмкости. Убедившись, что кровь больше не сочится, он ещё раз смочил второй тампон и, приложив к ране, слегка придавил сверху ладонью. Его губы вновь чуть слышно зашептали какие-то слова. Так прошло минут десять, а может быть и больше. За своим непрерывным чтением, не то мантры, не то молитвы, лекарь не замечал течения времени. Прервал его занятие тревожный голос Максима, заглянувшего в приоткрытую дверь.
Дед Захар, дед Захар, громко зашептал парень, немцы. Как командир? Уходить надо.
Лекарь вышел из изменённого состояния сознания и снял с груди раненого высохшую за это время ткань. Чуть заметные следы крови остались только на самом тампоне, покраснение кожи заметно уменьшилось, воспалительный процесс пошёл на убыль, а пулевое отверстие покрылось розовой плёночкой, которая совсем скоро превратится в обычный кожный покров.
Забирайте своего командира, устало произнёс Захар.
В это время пациент издал громкий стон и прохрипел:
Пить.
Лекарь смочил его губы водой, а вошедшие в комнату бойцы партизанского отряда, уже хватались за края плащ-палатки.
Спасибо вам, тихо сказал самый старший боец с шикарными чёрными усами.
Идите с Богом, поторопил их Захар.
Захар Пантелеевич, так может и вы с нами, оборачиваясь у самых дверей, спросил Максим, фашисты ведь не оставят вас в покое.
Я со своего дома никуда не уйду, ответил тот, взглядом провожая спину последнего, выходившего из комнаты, человека.
Через несколько секунд топот ног в сенях стих, а на смену ему послышался рокот моторов. Полоснув по окнам лучами прожекторов, возле дома остановились несколько мотоциклов, из которых выскочили вооружённые автоматами немцы. В сенях послышалась иностранная речь, и в комнату ворвались свирепые громилы, осветив помещение ручными фонариками и сразу же взяв хозяина дома на прицел. Вслед за ними неторопливо, походкой хозяина, вошёл офицер, похлопывая дулом пистолета по своей левой ладони, затянутой в чёрную кожаную перчатку. Из-за спины командира этого небольшого подразделения показался маленький, особенно на фоне эсэсовских громил, человечек, с повязкой полицейского на руке, в котором Захар узнал учителя немецкого языка из местной школы. Тот, преданно заглядывая в глаза офицеру, словно жалкая дворняжка, ждал команды от своего хозяина, боясь пропустить хотя бы одно его слово. Пройдя по комнате и бегло осмотрев её содержимое, эсесовец, не поворачиваясь к лекарю, что-то сказал на немецком языке. Учитель тут же поторопился перевести: