— Это?.. Это — «музыкальный ящик». — Он улыбнулся. — Собираются ломать. Нас переселили. В другую «общагу»... Хочешь приткнуться?.. Живи! Пока снесут, берут помесячно. Не смотрят уж, студент или не студент...
Какая-то ширококостная девушка в спортивных шароварах, остриженная под мальчишку, заметила красный расклеившийся гребень на Андрейке и захохотала, взъерошила его петушиный гребень. Рука у нее мягкая.
— Ты здесь живешь?..
— Не знаю, — признался Андрейка.
Она улыбнулась в ответ, взяла его за плечи и почти втолкнула в огромную квартиру, где тоже крутился магнитофон. Правда, где-то за дверью. Ничего не рычало, не пугало; разве только мелодия, заполнившая вдруг комнату, была тревожной.
«Кто эта девушка, которая постоянно с тобой? — пел высокий женский голос. Волнение в нем было столь сильно и глубоко, что Андрейка затих. — ... Не я, а она постоянно с тобой... »
— Меня–а зовут Кэрен, — сказала широкая грудастая девчонка. Нет, даже не сказала, а, скорее, пропела. И голос тот же, что на пленке. Она исполняла? — А тебя–а?.. Минуточку, Андрэ. — Она быстро, тихо, без слов раздала своим китайцам, неграм и испанцам какие-то папки. Оказалось, ноты. И те тут же ушли...
— Что это за интернационал? — спросил вполголоса Андрейка, чтоб, завязав разговор, уйти от саднящих душу расспросов...
Кэрен приложила палец к своим сочным лиловым губам. Мол, помолчи!
В тишине, за тростниковой занавесью, под дверным проемом, послышались звуки, ни на что не похожие. Там репетировал струнный оркестр, что ли?.. Да нет! То ксилофон заспешил куда-то нервно, то зазвенело стекло, точно играли на бутылках. Э, да это как на школьном «капустнике», который устраивала бабушка. Его, Андрейкин, номер назывался «стаканное соло». Вода в стаканах на разном уровне — полная гамма...
Да нет, это и не стекло. Звуки оборванные, стучащие. Мелодии нет, растворилась в нарастающем грохотании...
Ударник работает?
Ясно, это и не звуки вовсе, а стуки...
Но и стуки-то — не стуки. Переливчатые стуки, а вот и колокольчатые.
Наконец, кажется, уловил, в чем дело.
Гремят рассыпанные горохом маленькие африканские барабанчики. Как у диких племен в праздники. Ритуальные танцы под там–тамы... Слышал не раз. По телеку. А вот и треугольник вступил. Оркестровый треугольник. Колокольчатый...
Ну, ясно...
Минут десять неистовствуют ритуальные барабанчики. Вот уж конца им нет...
Кэрен молчит завороженно. Глаза ее сияют.
Ритм и в самом деле завораживает... Вначале Андрейка прислушивался недоуменно, с любопытством, и только. А сейчас как в гипнозе. Ноги–руки дергаются...
Барабанчики вдруг затихли, и Кэрен шагнула к тростниковой занавеси и откинула ее.
— Барри—и, прошу, — пропела она с категоричностью хозяйки. — За сто–ол!
Андрейка взглянул в приоткрытый проем и оторопел: в гостиной, где играл неизвестный ему Барри, стоял рояль. Настоящий, на полкомнаты, рояль. Белый. В солнечных бликах. И больше ничего.
Андрейка не удержался, подскочил к дверям, за которыми не могли же не таиться барабаны, оркестровый треугольник, ксилофон... Сам ведь слышал. Пусто. Ничего, кроме рояля... У Андрейки стали мокрыми ладони.
Может, это одичавшая пианола? Сама стучит—–играет?..
Барри бросил, не оборачиваясь: «У меня еще шесть минут... » И продолжал. Руки его летали над клавиатурой концертного рояля, летали виртуозно. А концертный рояль сыпал и сыпал барабанным горохом...
Кэрен взглянула на Андрейку искоса.
— Что с вами, Андрэ?
Андрейка прижал влажные руки к щекам:
— По-моему... я схожу с ума...
Кэрен кинулась к нему, как кидаются к испуганному ребенку.
— Что с тобой, Андрэ?! Что с тобой, малыш?!
Он произнес белыми губами:
— Это... рояль?..
— Мы репетируем, Андрэ!.. Барри играет, я пою и танцую «вертолет»... Не видел никогда? «Брейкданс»... Не может быть, чтоб не видел! — Чтоб отвлечь мальчика от чего-то, может быть, действительно ужасного, она вдруг встала на руки, затем на голову, потом на шею и принялась быстро–быстро вращать ногами в синих, с резинками у щиколоток, шароварах.
— Похоже на вертолетный винт?
Вертолет был тяжеловат: спортивные брюки обтягивали бедра Кэрен, они были такой ширины, которую Андрейка впервые увидал лишь в Канаде. Странно ужасно!
Кэрен вскочила почти легко, раскрасневшаяся, чуть взмокшая.
— Никогда не видел брейкданс? Честно?.. Тогда расскажи, Андрэ, откуда ты взялся?
Кэрен была так встревожена и по-матерински участлива, что Андрейка, внезапно для самого себя, принялся рассказывать, откуда он взялся...
В завершение он произнес тоном самым беззаботным:
— Такой мой этот ваш брейкданс... Назовем его брейкданс «Аэропорт». Хорошо?
Кэрен быстро открыла холодильник, вытащила оттуда помидоры, огурцы, лук. Торопливо нарезала, залила маслом, которое называлось с никогда не виданным Андрейкой самохвальством: «Браво!». Поставила плетенку с хлебом. Глаза у Кэрен, оказывается, синие и неподвижные. Какая-то тоска в них, даже боль. Она замечает устремленный на нее взгляд Андрейки, спрашивает:
— Что ты?
— У вас глаза как у моей бабушки, когда она провожала меня в Москве, в аэропорту «Шереметьево»!
А вот вышел к ним и Барри. Лет ему под тридцать. Старик! Но веселый.
— Кэрен, поскольку ты гостю почти бабушка, то я, значит, дедушка.
— Ох, не надо! Мой дедушка окончил жизнь в тюрьме... Вы же просто шкипер с пиратского фрегата. Их тоже не миловали...
Все захохотали, кроме Барри.
Андрейка вглядывался в широкое крестьянское лицо с аккуратно подстриженной рыжей шкиперской бородкой. Правда, у шкиперов никогда не было очков с толстыми линзами и затейливо изогнутыми дужками. И конечно, они не носили накрахмаленных рубах с воротниками такой белизны и свежести, что было непонятно, как можно было остаться столь ухоженно–чистым в доме, где штукатурка осыпается от каждого удара двери, а с потолка все время что—то крошится в кружку с чаем.
— Только что из России? — повторил «шкипер» удивленно, протянул Андрейке большую натруженную руку и сказал, что спать Эндрю может вот на этой рухляди в гостиной. Рухлядь, правда, без ножки, но он починит. Голос у «шкипера» ранящий, горловой, с клекотом и сипением, похожий на отцовский. Или это так ему кажется.
Барри вернулся к роялю, сел за него, и... снова квартиру наполнила барабанная россыпь.
Андрейка побелел.
— Извините. У меня весь день... галлюцинации.
— Го–осподи, Бог мой! — воскликнула Кэрен. — Случись такое со мной, я бы просто умерла.
Андрейка кивнул в сторону двери.
— Это действительно рояль?
— Да, концертный «Стейнвей». Замечательный.
— Да, я вижу, но откуда тамтамы?
Кэрен откинулась недоуменно, залилась счастливым, освобожденным от страха смехом, груди ее затряслись; она застенчиво приложила ладонь к своим губам.
— Пойдем, Андрэ.
Смех Кэрен заставил Барри прекратить игру. Услышав о «галлюцинациях» Андрэ, он улыбнулся и, открыв блестевшую белым лаком крышку, показал, что такое его «приготовленный рояль»...
Так он его и назвал: «Приготовленный рояль». И ноты, которые стояли на пюпитре, назывались «Пьеса для приготовленного рояля». Автор — Джон... Имя Андрейка не слышал никогда. Американец, наверное.
Барри взял из папки другие ноты. На них было напечатано имя автора: Барри...
— Это вы? — Андрейка воскликнул хоть и почтительно, но не без страха.
Барри повернулся к роялю, и... чертовщина продолжалась. Барри нажимает одну клавишу, а звучат... две. Некоторые звуки нормальные, рояльные. Но нажимает на «до», звучит «фа–диез». Другие — с металлическим призвуком, почти ксилофонные; а то опять вдруг какой-то металлический бряк, стук.
Барри взглянул на вытянувшееся лицо Андрейки и, поднявшись на ноги, показал на металлические шурупы, которые были засунуты там и сям между струн. Одни шурупы медные, с красноватым отливом, другие белые, железные или алюминиевые. Одни шурупы короче, другие длиннее...