Я сидела с чашкой чаю в руках, слушала дружелюбные речи, означавшие разрешение, и у меня было чувство невесомости, как будто я падала куда-то в бездонное пространство… А мне тем временем уже советовали, куда лететь, когда лететь, и – чем скорее, тем лучше.
„Ни в коем случае не надо прямо из Хитроу, а лучше сначала летите в Швецию или в Грецию, там вас встретят наши и пересадят на аэрофлотовский самолет!". Я сидела, слушала и – падала, падала в пропасть, в пустоту, где не было ничего. О чем сейчас говорить? Надо выяснить нечто очень важное…
„Надеюсь, в Москве все еще существуют английские школы? Это очень важно для моей дочери", – собралась я, наконец, с мыслями. „Ах, вам все там скажут, там скажут!" – радостно пропел поверенный в делах, весь сиявший и досадующий, что я не вылетаю в СССР завтра же.
„Но мне необходимо как-то уладить все это с дочерью, – пробовала объяснить я, все еще воображая себя в системе совершенно иных взаимоотношений, свойственных иному обществу. – Ведь она еще ничего не знает", – произнесла я, как будто разговаривая сама с собой и понимая, что это звучит преступно.
С трудом я выговорила себе задержку почти на месяц, до конца октября. Ольга будет тогда дома, на десятидневных каникулах, и мы смогли бы поехать с ней на неделю в Грецию – что, кстати, мы давно собирались сделать. „Ну, вот и чудесно! – обрадовался поверенный в делах, – а там – к нам, в
12
посольство. Отдохнете немного и потом – на самолет и Москву!" – Он был почти в восторге.
Я отправилась домой в Кембридж, как в тумане. По дороге – сначала в метро, а потом в поезде – я думала только о том, как скажу все это Ольге. Мне казалось тогда, что, как только она войдет в большой круг семья, которого ей всегда так недоставало, все образуется, Я уверяла себя в самом наилучшем исходе нашего возвращения. До приезда Ольги домой оставался ровно месяц. Надо обо всем подумать… Что мы возьмем с собой? Очень немного, только самое необходимое… бумаги и письма надо уничтожить… А квартира? А мебель? Боже мой. Боже мой. Поворачивать назад уже невозможно.
* * *
Через месяц мы с Ольгой ехали автобусом, как обычно, из ее школы в Эссексе домой. Она уже знала, что мы полетим в Грецию через два дня, – мы давно планировали такую поездку вместе, весной или осенью. Мы столько знали о Греции от наших друзей в Милуоки, и мне казалось, что я найду там большое сходство с Черноморьем, столь дорогим мне по воспоминаниям детства. Да – но даже она увидит гораздо более серьезные сборы, чем необходимы для поездки на неделю, – как я все это ей объясню?.. Мы прожили в Англии уже два года, недавно купили маленькую квартиру и, казалось, могли теперь наслаждаться нашим новым жильем и независимостью от домовладельцев.
Волнуясь и не дожидаясь „удобного момента", я решила, что надо прямо так и сказать Ольге, что мы поедем из Греции в Москву, чтобы, наконец, встретиться со всей семьей. Когда наш двухэтажный автобус трясся и вихлял на узких улочках маленьких английских деревень по пути в Кембридж, я так и сказала ей. Ольга оторопела, но не возражала.
„А потом я вернусь в школу?" – сразу спросила она о самом важном для нее. „Да", – заставила я себя сказать, не в силах сейчас спорить с ней, но зная, что вскоре придется сказать ей всю правду. Но лучше позже, потом… Если я все скажу ей сейчас – она не поедет. Она все остановит. В свои тринадцать лет она уже стала такой сильной. Но ей там по-
13
нравиится среди семьи, уговаривала я себя, но чувствовала себя противно, как будто обокрала кого-то. Следовало бы все это сейчас же отменить, послать ко всем чертям… Но этого я не могла уже сделать.
В последующие дни Ольга стала что-то подозревать, стала расспрашивать, а я уклонялась от ответов.