В каком-то журнале еще в Англии она прочла, что молодежь в Москве охотится за сникерсами и спортивными сумками марки „Адидас", и теперь она нашла именно это для подарка своему племяннику -
15
а моему внуку – Илье, который на год старше нее. Она добрая, щедрая душа, всегда хочет сделать приятное другим кажется, что она уже забыла о своих огорчениях. Магазины всегда развлекают ее, в ее возрасте неприятное легче забывается. Я купила греческое вышитое платьице для моей внучки Анюты и какие-то безделушки для сына и его новой жены. На большее не было денег.
Завтра самолет Аэрофлота летит в Москву через Софию. Меня любезно спрашивают, следует ли известить сына, чтобы он встретил нас, и я в страхе прошу, чтобы – нет, нет! Не хватает только эмоциональных сцен перед публикой. Ведь я боюсь и жду этого момента уже давно, столько времени. Пусть уж лучше придет к нам в гостиницу. Мы просим о гостинице – так как я уже привыкла за все эти годы жить в отелях и чувствовать себя независимой. И вообще, только Богу известно, что это за новая невестка у меня, нельзя же свалиться к ней на голову вот так, вдруг.
Ну, в таком случае, говорят мне, вас будет встречать представительница Комитета советских женщин. Так. Значит – все на официальную ногу. Теперь уже все безразлично. Тут не выбирают. Все будет так, как решат „наверху", – как именуют в Москве правительство. Вопросов не задают. Да и какое значение имеют все эти детали? Я скоро увижу сына, увижу их всех…
…Самолет приближается все ближе и ближе к Москве – городу, где я родилась, выросла, ходила в школу, в университет, городу, где родились мои дети. Почему же я не волнуюсь, не плачу счастливыми слезами? Мне нехорошо на душе, я нервничаю, но это совсем не радостное волнение. Что-то крепко держит меня и не позволяет дать волю чувствам. Я даже не могу понять своих собственных чувств, когда вижу подмосковные поля и уже заснеженные леса; над ними самолет делает развороты. Зима здесь ранняя и холодная в этом году, сказали мне в Афинах. Греция показалась мне похожей на черноморское побережье Грузии, и это было единственным приятным впечатлением за все последние дни. Сейчас же я ничего не чувствую. Ольга озирается по сторонам, рассматривает пассажиров. Что это за паралич со мной?
Вот и аэропорт Шереметьево, откуда я улетела в 1966 году в Индию. Разросся, громадный стал, модерный. Наш самолет
16
подруливает к какому-то отдельному входу, очевидно, для особенно важных лиц. Вокруг не видно никаких толп, другие пассажиры где-то в другом месте. Знакомая социальная сегрегация. Женщина в строгом официальном костюме с букетиком цветов, завернутых в целлофан, ищет меня глазами – находит – и пытается улыбнуться. Это у нее плохо выходит, и мне становится даже жаль ее, бедняжку, за миссию, которую на нее возложили. Она говорит мне что-то вроде „добро пожаловать", и мы обе смущены нелепостью происходящего.
К Ольге подходит молодая миловидная переводчица, и тут, слава Богу, сразу же возникают улыбки и контакт. Чудесно она ведет себя для тринадцатилетней школьницы, какая прекрасная выдержка – или это в самом деле ей любопытно и интересно? „Из нее может получиться прекрасный дипломат в будущем", – думаю я с каким-то остервенением, потому что мне-то совсем не легко и не приятно.
Нас всех ведут куда-то в отдельную комнату, усаживают за стол с белой скатертью, наливают шампанского в бокалы. Мы все чокаемся и пьем „за прибытие". Не знаю, как перевела это Оле переводчица, но Оля ведет себя исключительно хорошо. Мне надо, очень надо думать о чем-то положительном среди всего этого сюрреалистического сновидения…
Мы прибыли на родину. Что это значит? Как это произошло? Как это вообще сделалось возможным?..