Конечно, у супруга Анны Петровны имели место некоторые странности — не без этого, — к примеру, он терпеть не мог разговоров о своем прошлом, ничего и никогда не рассказывая. Если кто-то спрашивал, какой вуз он окончил, где работал или служил, он лишь отмахивался да отшучивался. Или тяжко вздыхал.
Иногда Анна Михайловна дивилась тому, что, живя с ним год, почти ничего о нем не знает. Порой подозревала худшее: что в своем прошлом он сидел в тюрьме или, того не лучше, — имел семью! Может быть, даже две! Но спросить о том напрямую побаивалась, а строить догадки было делом пустым. Коли человек не хочет копаться в своем прошлом, то зачем его неволить...
И вообще, надобно сказать, Николай Петрович был по натуре своей молчалив, если не сказать угрюм, компаний не водил, болтать попусту не любил и вместо того, чтобы обсуждать итоги последнего футбольного матча или пропадать в гараже, предпочитал заниматься по хозяйству, мастеря какую-нибудь полочку. И слава богу!
Он делал полочку, прибивал ее к стене, глядел на нее, поправлял при надобности и шел в ванную мыть руки, а после за стол есть или к телевизору глядеть вечерние новости.
Наверное, это и есть тихое семейное счастье...
Потому как никаких иных вредных привычек у супруга Анны Михайловны не наблюдалось. Кроме, может быть, еще одной... Была у Николая Петровича слабость — обожал он местную прессу, каждую субботу покупая газеты бесплатных объявлений и с удовольствием просматривая их.
— Хм... — говорил он, качая головой. — Занятно.
Или:
— Ну дают!..
Или:
— Во народ, чего только не удумают!.. Ну придурки...
После чего, довольный собой и жизнью, откладывал газету и шел завтракать.
Но увлечение газетами — это тебе не водкой или посторонними девками. Подумаешь — газета, пускай себе читает!..
Вот и теперь была суббота, и Николай Петрович отправился в киоск Роспечати.
Он надел ношеный, но вполне еще приличный костюм и шагнул к двери.
— Нам ничего не нужно? — спросил он.
— Купи спичек, — крикнула ему вдогонку Анна Михайловна. — У нас последний коробок остался. И соль...
— Ладно, — ответил супруг, снимая с вешалки плащ.
И пошел...
И все было как всегда, и никто подумать не мог, что этот день будет последним днем семейного счастья Анны Михайловны.
Глава 4
Дело было и впрямь весьма и весьма щекотливое. Потому что было связано с приборкой. То есть нужно было прибрать. Не здесь. И не за собой, а за другими...
На что желающих не находилось!
Это раньше, когда был «союз нерушимый», которого с его экономикой, ракетами и ориентированной на оборону плановой экономикой весь противоположный лагерь как черт ладана боялся, такие дела проходили без сучка без задоринки. Тогда на уборщика пахал весь Союз от Москвы до самых до окраин — работали центральные НИИ, предлагавшие новейшие технические разработки, спецслужбы, сочинявшие легенды и биографии, МИД и печатные органы ЦК КПСС, обеспечивавшие шумовое прикрытие, и без счету других организаций, отвечавших за коридоры, страховки, каналы связи, пути эвакуации и пр. Тогда, даже если уборщик «палился», его всем миром вытаскивали с чужих нар, пугая Запад нотами протеста, дружескими визитами Тихоокеанского и Северного флотов и перспективой термоядерной войны в ближайший вторник.
Ныне все иначе.
Ныне никто никого с нар не вытаскивает, на шпионов не меняет и ордена за исполнение особых заданий не дает, отчего охотников на опасные авантюры находится мало.
Если их, конечно, спрашивают.
Михаила Михайловича не спросили.
— Надеюсь, вам все ясно?
— Так точно! — по-военному четко ответил представитель Конторы.
Чего уж тут не понять — на Контору вновь вешают дурно пахнущее дело, от которого другие государевы службы отвертелись. И приказ оттого дали не письменный, а, как водится, устный, чтобы всегда можно было от него откреститься, если ситуация выйдет из-под контроля.