Со стороны моря дул сильный прохладный ветер, с шорохом качались под ногами Ингиторы кустики вереска, давшие название усадьбе Льюнгвэлир — Вересковые Поляны. Еще из ворот усадьбы она увидела Ормхильд. Старуха стояла над обрывом морского берега, ветер трепал края ее темной неподпоясанной накидки, и она в самом деле была похожа на ворону. Обратив лицо навстречу шуму моря и закрыв глаза, старуха тянула носом воздух. Она уже несколько лет почти ничего не видела, и головная повязка у нее была надвинута на самые брови, чтобы уберечь слабые глаза от слишком резкого света. Зато нос у нее был крупным и так решительно устремлялся вперед, что походил на птичий клюв. Казалось, что этим носом Ормхильд не просто чует все запахи на день пути вокруг, но и видит лучше, чем глазами.
Ингитора подошла поближе, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания старухи. Ее пробирала мелкая внутренняя дрожь. Ормхильд часто ошибалась в добрых пророчествах. Но в дурных она обычно бывала права. А теперь она предрекла уже пять смертей — куда уж хуже.
— Орел расправил крылья, подул ветер! — разобрала Ингитора в бормотании Ормхильд. — Пожиратель Трупов расправил крылья на самом краю небес! Ветер летит над миром! На спине ветра скачут духи! Я вижу их, они летят домой! Они хотят погреться у родного очага! Славная дорога их ждет — в Валхаллу, в палаты Одина, Блестящие Щитами! Аудуна я вижу и Грани, Хегни и Рандвера! Гейра я вижу! И ведет их сам Скельвир хёльд!
Ингитора сильно вздрогнула, как будто ее ударили.
— Что ты несешь, безумная! — вскрикнула она, уже не заботясь, что помешает старухе говорить с духами. — Опомнись! Ты назвала моего отца! Этого не может быть! Ты все врешь, проклятая! Скажи, что ты врешь!
Ормхильд резко повернулась, сжала перед грудью сухие руки со скрюченными пальцами, похожими на птичьи когти. Раскрыв тусклые глаза, она силилась рассмотреть стоявшую перед ней девушку. А Ингитора сжала кулаки, как будто собиралась драться, на щеках ее горел гневный румянец, длинные густые волосы русо-рыжеватого оттенка вились на ветру за ее плечами, как плащ.
— Этого не может быть! — настойчиво восклицала она. — Ты не видела духа моего отца! Говори же — не видела!
— Как я могу не узнать дух хельда, когда я всю жизнь прожила в его доме? — проскрипела в ответ старуха. — Я была здесь, когда он родился, я была на его свадьбе, я буду на его погребении. Скоро он вернется домой! Только жена увидит его, а он её нет! Нет больше руки, которая надевала на палец кольцо! Нет руки, державшей меч! Скоро он будет здесь!
В негодовании Ингитора резко повернулась и бегом пустилась назад к воротам усадьбы. Ей хотелось выбросить из головы слова безумной старухи, убежать от них. Пусть их унесет и развеет ветром! Всякая смерть — горе, жаль будет, если Аудун, Рандвер и другие не вернутся живыми. И Гейр — обидно погибнуть в первом же походе! Но отец! Ингитора не могла представить даже, что отец не вернется, никогда больше не будет сидеть во главе стола в гриднице, и ей не придется встречать его из похода, не придется провожать, стоя на том самом мысу, откуда Ормхильд вынюхивает духов. При одной мысли об этом очертания гор, моря, неба дрожали в глазах Ингиторы, готовые рухнуть, как шаткая хижина с плетенными из прутьев стенами. Отец был для Ингиторы важнее всех на свете, она любила его и гордилась им, и часто жалела, что не родилась мальчиком — тогда она уже восемь лет сопровождала бы его в походах. Год делился для нее на зиму и лето не по тому что тепло или холодно, а по тому, дома отец или нет. Пора ожидания тянулась для нее долго, и страшнее огня была мысль,что это ожидание станет вечным. Это нелепо, невозможно!
— Ну что, ты нашла ее? Велела ей замолчать? — окликнул ее во дворе усадьбы голос Гудруны.