– Это было мое кресло!
– Нет, собственность департамента полиции.
Отец осуждающе покачал головой. Бестолковый у него сын, ни черта в жизни не понимает!
С тех пор как я наткнулся на труп и все завертелось-закружилось, я почти не виделся с отцом. Он все время проводил дома, а я дома только ночевал, да и то не каждый день.
Отец днем рубил дрова – запас уже столько, что пол-Версаля можно отапливать добрый месяц. Вечера он коротал перед телевизором.
Бутылок я больше не находил, да и пьяным его вроде бы никогда не видел. Хотя выглядел он слегка не от мира сего – посторонний мог бы даже решить, что он регулярно понемногу закладывает за воротник. Я же понимал, что это не алкоголь, а просто тоска после смерти матери.
Он был потрясен – не столько самой смертью, к ней мы были подготовлены, он был потрясен противоестественным отсутствием матери. Те, кто понес невосполнимую утрату, рано или поздно совершают страшное открытие: мертвые исчезают навсегда.
Поначалу это понимание существует только в сознании – как абстракция, как теоретическое знание. И только позже до человека доходит. Я понимаю отца, потому что и мое ощущение утраты сродни легкому пьяному туману.
Я сел за шерифский стол. Годами это был стол моего отца. Я почти ничего не менял. Убрал только ящик для жалоб и пожеланий и табличку «Жалобы и пожелания суйте, пожалуйста, в дырку сзади!» – у нас с отцом немного разное понимание юмора.
– Ты что – пришел навестить свое кресло? – спросил я. – Или хотел о чем-то поговорить?
– Ты знаешь, о чем я пришел поговорить.
Поскольку я молчал, он встал и прошелся по комнате. Казалось, он уже забыл о причине своего визита.
– М-да, немало, немало лет протирал я задницу в этом участке! – произнес он задумчиво.
Я возвел глаза к небу. Жалость по отношению к самому себе ему никак не идет. Да и насчет протирания штанов он перегибает.
Подчиненных гонять – гонял, а чтобы самому перетрудиться – такое случалось редко.
Отец еще посопел-покряхтел, словно не в силах перейти к тому разговору, ради которого пришел.
– Как продвигается расследование убийства? – спросил он.
– По мнению прокуратуры, тут замешан главарь одной бостонской банды.
Отец только хмыкнул.
– Говорят, Данцигер крепко сел ему на хвост.
– А ты-то что? Они тебя как-то задействовали?
– Нет. Не моя юрисдикция.
– Э-э, нет! Тебе, Бен, никак нельзя в стороне оставаться. Тут у тебя выбора нет! Моя хата с краю – это хреновая позиция.
– Сам знаю.
– Ты не кто-нибудь, а шериф! Когда на твоей территории приезжему отстрелили башку...
– Да все я понимаю, не надо меня поучать.
– А что еще им известно?
– Отец, твое дело сторона. Не суйся куда не надо.
– Уж и спросить нельзя! Могу я интересоваться работой собственного сына или нет?
– Я не в курсе, что им известно. Мне никто не докладывает. Чего приказывают делать – делаю.
Отец презрительно ухмыльнулся.
– Не надо, отец, не начинай!
– Кого они подозревают?
– Типа по имени Харолд Брекстон. Вот, можешь на фотографию взглянуть.
Отец посмотрел на лицо на снимке и спросил:
– Кто такой?
– Бостонский гангстер. Больше ничего про него не знаю. Похоже, наркоделец. Глава расследования видит в этом убийстве его почерк. Выстрел в глаз.
– Любопытно. А еще что?
– Да что ты привязался?
– Мне интересно, черт возьми!
– Отец, у меня дел полон рот, не отвлекай меня!
– Что за козлиное упрямство! Ни хрена учиться не хочешь, только пыжишься!
Машинально его руки сжались в кулачищи. Я чувствовал, как адреналин в нем играет. И не было поблизости Энни Трумэн, чтобы ласково одернуть его «Клод!».
Я решил не перегибать палку.
– Ладно, дело обстоит так. Я случайно познакомился с одним копом. У него своя теория убийства.