— Ладно, — сказал Петр, — я тебе буду письма писать. А эти тебя отдадут, на фига ты им сдался? — Он мотнул подбородком в сторону Колькиной дачи.
Колька многое хотел бы сказать ему, но что-то не получалось.
— Правда заберешь? — наконец спросил он.
— Правда, — твердо ответил Петр. — Ну, до свиданья.
— До свиданья, — глотая слезы, сказал Колька. — Приезжай скорей.
Луна плыла по небу и качалась, словно ее напоили и она забыла, куда ей плыть. У нее было плачущее сморщенное лицо. Колька подумал, что там, высоко, может быть, тоже живут люди, а раз так, то ведь и они, наверное, умирают, и их хоронят. Может, луна напилась на поминках?
За стеной разговаривали отец с матерью. Сначала — негромко, потом мать зарыдала, и тут же раздался грохот, словно кто-то рухнул с кровати, и материнский крик:
— Я тебя не пущу!
— А я тебя не спрашиваю! — отцовский бас перекрыл все звуки. — Не рви на мне майку!
— У! — отрывисто и хрипло ухнула мать и вдруг закуковала, как кукушка: — У — У! У-У! У-У!
Зажегся свет, и послышалось торопливое шарканье бабкиных тапочек.
— Я тебя убью! — кричала мать в перерывах между “У-У, У-У”. — Я найму людей и убью тебя, ты с ней жить не будешь!
— Ну, все, — отчетливо сказал отец, — хватит с меня.
И тут же от дома отъехала машина, словно отец впрыгнул в нее прямо из окна.
Колька вжался головой в подушку, натянул на себя одеяло. Ночь была теплая, но его затрясло, как в прошлом году, когда он в детдоме болел корью.
Утром они с матерью поехали в город. В окне моросил дождь. За всю дорогу Вера не проронила ни слова.
— Мам, — не выдержал Колька, — мы куда едем-то? Домой?
Мать громко сглотнула слюну.
— Нет, — сказала она, — не домой. В другое место.
— Куда? — спросил он.
— Увидишь, — прошептала Вера, и лицо у нее стало такого же красного цвета, как плащ.
Колька вдруг разглядел болячку на материнском подбородке. Болячка была замазана белым и поэтому стала сильно заметной на покрасневшей коже. На вокзале мать долго дозванивалась куда-то из автомата, потом что-то записала в блокнот. Взяли “левака”. В машине так сильно пахло бензином и вином, что Кольку затошнило и он испугался, что его вырвет. Хотел было попросить, чтобы остановились, но увидел Верины выпуклые неподвижные глаза и промолчал. Через полчаса машина затормозила у голубого дома с костлявыми балконами. В лифте тоже пахло вином, а кнопки этажей были липкими. На пятом этаже кабинка остановилась и вошла толстая старуха с зонтом и палкой.
— Вниз? — спросила она почему-то злым голосом.
— Наверх, — таким же злым голосом ответила мать.
Старуха промолчала, но вид у нее стал такой, что еще немного — и она изобьет их своим зонтом. На девятом этаже мать дернула Кольку за руку: “Приехали!”. Кольку все сильнее и сильнее тошнило. Мать позвонила в дверь, обитую коричневой клеенкой.
Алла Аркадьевна, совершенно такая же, какой она была месяц назад в Сочи — только вместо белого купальника на ней был большой и пышный белый халат — стояла на пороге. За ее спиной висело квадратное зеркало, в котором отражался рыжий затылок и рядом красное лицо матери Веры с болячкой на подбородке. Кольки не было видно, так как зеркало висело высоко, а он был маленького роста.
— Где ? — прохрипела мать
— Кто? — ласково спросила Алла Аркадьевна.
— Леонид, — прошептала мать.
— Ах, вы за мужем? Сейчас заверну, — и Алла Аркадьевна звонко крикнула в глубину квартиры: — Ле-е-ня! Тут за тобой из партбюро пришли! Одевайся!
Мать сделала было шаг вперед, но Алла Аркадьевна отпихнула ее. Глаза Аллы Аркадьевны стали злыми и темными:
— Но, но, но! — вскрикнула она, — ты куда? А ну, на место!
Мать левой рукой толкнула ее в грудь, а правой схватилась за рыжие волосы и изо всех сил дернула их.
Алла Аркадьевна не успела закричать, потому что из комнаты вышел отец. Таким страшным Колька его еще не видел. Отцовское лицо было искажено и казалось, что у него не два, а четыре глаза и несколько ртов. Брови сдвинулись в одну лохматую черную полосу, а волосы стояли дыбом, как шерсть озверевшей собаки.
При виде отца мать отпустила волосы Аллы Аркадьевны и подпихнула Кольку прямо в живот Леониду Борисовичу. Колька, не удержавшись, влетел лицом в отцовскую горячую, пахнущую потом рубашку.
— Ребенок же! — закричала мать. — Смотри, ведь это ребенок!
— Замолчи! — прошептал отец, но так жутко, что Колька зажмурился. — Зачем ты пришла?
— Я пришла, — дрожащим голосом ответила мать, — потому что ты не имеешь права бросить семью, потому что я, — и она положила на горло обе руки, словно ей было больно говорить, — потому что я — твоя жена, а это твой сын…
Леонид Борисович сморщился, все его глаза исчезли.
— Вера! — он схватился за голову. — Вера! Ведь я тебе говорил! Я ведь тебе все сказал! Не будем мы жить вместе! Не будем! Не можешь ты меня заставить!
— Ой, ну, с меня, кажется, хватит, — пробормотала Алла Аркадьевна и вдруг весело засмеялась: — Родители! Колю бы своего пожалели! Он у вас в психушке кончит!
— Колю? — прошептала мать. — Откуда она знает, что это Коля? — и обернулась к Кольке: — Ты с ней знаком? Видел?
Колька молчал. Больше всего ему хотелось, чтобы все это было сном и чтобы он быстрее проснулся.
— Я спрашиваю тебя, — повторила мать. — Ты ее когда-нибудь видел?
Колька замотал головой.
— Ай, ай, ай! — и Алла Аркадьевна погрозила ему большим белым пальцем, — Да разве мы с тобой не встречались? Разве мы не плавали наперегонки, не играли в дурака?
— Что? — прошептала мать. — Какого дурака?
И вдруг ударила Кольку по лицу.
— Предатель! Убирайся от меня! Гаденыш!
— Перестань! — проревел отец. — Идиотка!
Мать разрыдалась. Колька стоял оглушенный и чувствовал, как у него щиплет щеку. Отец вплотную приблизился к ним.
— Вера, — видимо, сдерживаясь, сказал он, — я своего решения не поменяю. Мы с тобой еще поговорим. Я буду помогать. Уходи отсюда.
И вдруг высокая, неловкая мать в своем скользком красном плаще опустилась на колени и сказала Кольке:
— Проси отца. Становись. Проси его. Мы не уйдем.
— О, Господи! — задохнулась Алла Аркадьевна. — Да сделай же ты что-нибудь, Леня! Я сейчас милицию вызову!
Мать не шевелилась. Красный плащ стоял над ней так, словно на спине, под плащом, прятался человек.
Алла Аркадьевна высоко подняла волосы обеими руками и ушла куда-то, хлопнула дверью. Колька и отец посмотрели друг на друга.
— Черт знает что, — отчаянно сказал отец, — вот ведь угораздило меня… Коля, уведи маму домой. Успокой ее. Я позвоню вечером. Обещаю.
— Мам, — прошептал Колька, — пойдем, мам, это, домой поедем…
Вера тяжело поднялась с колен. Лицо ее было каким-то голубовато-серым, помада размазалась.
— Пожалеешь ты об этом, Ленечка, — тихо сказала она, — ох, как ты пожалеешь!
В лифте они молчали. Дождь из моросящего стал тяжелым и холодным. Опять поймали машину.
… дом, подъезд, мокрые помойные баки у подъезда. На двери приклеен листок “Их разыскивает милиция”. Два лица: мужское и женское. Женщина похожа на гиену, которую Колька видел по телевизору.
В квартире было сумрачно, пыльно, окна зашторены. Не снимая плаща, Вера бросилась к телефону и принялась кому-то звонить. Колька пил воду из-под крана и слышал, как она шепчет в трубку:
— Войдите в мое положение! Какая травма? Два месяца — не срок для адаптации! Я профессиональный психолог, я знаю, что говорю!
Вечером приехала бабушка Лариса. Посмотрела на мать, лежащую на диване под пледом. Сварила макароны. Вытащила из сумки банку клубничного варенья и пучок укропа.
— Грибов на участке очень много, — сказала бабка, — хотела собрать, да потом плюнула. Не до грибов.
Прошло еще несколько дождливых и пасмурных дней. Колька стал бояться ночи, потому что сны ему снились такие страшные, что он просыпался в слезах, а однажды даже замочил постель, не удержался. Мать обнаружила это первая, сделала огромные глаза и позвала бабку. Бабка велела Кольке идти в ванную, сдернула с кровати его простыню и сказала матери: