Я благодарно потерлась щекой о ее запястье и метнулась к зеркалу полюбоваться на очередной шедевр парикмахерского искусства. Увидев результат, восторженно выдохнула: «Красота-а-а!». Волосы цвета воронова крыла мастерски забраны в не тугую «круговую» косу и закреплены у виска поблескивающей хрустальной заколкой-цветком, а свободный «хвостик» словно ручеек стекает с виска на плечо.
Поймала в зеркале задумчивый Анин взгляд, обращенный на меня, и хмыкнула. Как же мы похожи! У обеих золотисто-смуглая кожа — наследство румынских родственников, идеальные черные брови, раскосые глаза в обрамлении длинных густых ресниц, высокие скулы и овальная форма лица. Форма губ немного иная, да цвет глаз. А вот фигуры: у меня — тоненькая и хрупкая, еще округляться и округляться; у Василики с Аней — шикарные женственные формы, высокая полная грудь и узкая талия.
Спору нет, мы красивые женщины. И поэтому я никогда не подчеркиваю свою внешность, скорее прячу под удобной, практичной, не привлекающей лишнего внимания одеждой кэжуал, а волосы закручиваю в непритязательный узел-ракушку.
— Завидую я тебе, — проворчала Аня, сложив руки на груди.
— Да-а-а? — опешила я, обернувшись.
— У вас с мамой глаза красивые, у нее — серо-зеленые, а у тебя — серо-голубые, и когда ты в задумчивости или рассеянная, словно дымкой заволакиваются. И выглядишь очень чувственно, таинственно….
Я расхохоталась до слез:
— Ань, я тебе тогда тоже завидую!
— Да-а-а? — заинтересованно выдала она. — А, ладно, мужики не хвалят, так хоть сами. Давай, говори мне комплимент.
— А у тебя глаза янтарные, лучистые, словно отражение солнца. И губы пухлые, чувственные. Не зря же Валя на них заглядывался.
— Ой, у него просто фантазия была бурная и… — Аня запнулась, отметив мое любопытство, вспыхнула и быстренько юркнула на кухню. — Иди доедай, а то на работу опоздаешь.
Кофе мы пили в молчании, пряча улыбки в кружки. Обе были в курсе недосказанного. Только тетушка — восьмидесяти шестилетняя волчица — не захотела делиться полученным с человеком сексуальным опытом со мной, двадцатишестилетней племянницей, считай, вчерашним щенком. Смех, да и только. Втайне я считала себя не менее умудренной жизненным опытом, чем она, за исключением сексуального, ограниченного теоретическими знаниями.
Настроение хорошее, прическа — еще лучше, поэтому и одежду я выбрала поинтереснее. Не безликий костюм неопределенного цвета, а синий — приталенный жакет и классические брючки плюс лодочки на невысоком каблучке.
Через полчаса я выехала на своем «фите» на работу, не хотелось опаздывать, чтобы нагоняй не получить.
Глава 3
Светофор. Осталось проехать последний жилой квартал, дальше начнется промзона: цеха и офисное здание мебельной фабрики — путь за три года изученный досконально. Горел красный, и я лениво наблюдала за прохожими, пока не обратила внимания на витрину одного из мелких магазинчиков, каких в Усть-Лиме множество. За стеклом ощерилось в посмертном оскале чучело волчицы, кажется, уставившейся именно на меня, в самую душу заглядывающей блестящими, искусно сделанными глазами. Я содрогнулась и зажмурилась: только не вспоминать! Но как забудешь?
Дед и бабушка не любили говорить об особенностях полукровок, но признавали: неведение тоже до хорошего не доведет и от опасности не избавит. Помимо того, что дети от связи оборотня и человека рождались редко, хотя их, вполне возможно, гораздо больше, но кому захочется афишировать подобное. Все известные полукровки были наделены даром, только жизнь у них оказалась короткой — их способности использовали многие сильные мира сего, в столкновениях которых часто погибали подобные мне, по меркам оборотней, слабые, хрупкие, медленно развивающиеся и взрослеющие особи.
Мария, моя мама, как однажды высказала бабушка, была непутевая. Что-то, таившееся глубоко внутри нее, тянуло в неизведанное: в тайгу, на прииски, в ночной клуб или забегаловку, заставляя искать приключений, утолять одиночество среди мужчин совсем неподходящих — недобрых, ненужных, пустых. Однажды Мария вернулась домой и заявила, что беременна. Потом на свет появилась я. Кто отец, мама не призналась. Аня как-то буркнула, что, возможно, она и сама не знала.
Материнских чувств у нее хватило лишь на пять лет, а потом она снова сорвалась в «поиск» и пропала. Спустя месяц, знакомый с Владом егерь с сожалением сообщил, что видел нашу ручную волчицу — мама не затрудняла себя, и соседи часто видели ее во втором облике, но принимали за прирученного зверя, которого мы якобы по случаю выходили. И вот тогда в нашу семью пришло горе.
Дед ушел на три дня, а когда вернулся, выглядел ужасно — серым, с потухшими карими глазами, убитым горем. Той ночью мы стояли у огромного погребального костра, поедавшего новенькое чучело черной волчицы, облик которой был родным и знакомым до боли, и промокший темный мешок, распространявший острый запах крови и несвежего сырого мяса. Наша маленькая семья стала еще меньше.
Спустя годы родные рассказали, что мама попалась в капкан. Почему она не успела освободиться, мы так и не узнали, почему не сменила ипостась тоже. Вероятно, ее убили сразу. В то время я часто слышала тоскливый бабушкин вой, да полицейские интересовались, где был Влад, потому что нашли троих зверски убитых охотников, недавно хваставшихся трофеем — чучелом красивой черной волчицы. После той трагедии мы переехали…
Сзади загудели — я открыла глаза и увидела зеленый свет. Резко сорвалась с места, спеша убраться подальше от магазинчика с волчьим чучелом на витрине.
Перед одноэтажным, вполне презентабельного вида административным зданием фабрики я припарковала «фит» на свое обычное место за пятнадцать минут до начала рабочего дня. Автоматически отметила, что директорского джипа нет, и, как обычно, здороваясь с мастерами и рабочими, прошла в «святая святых» — просторную, к счастью, отделанную красным деревом, а не современными «пахучими» материалами приемную. Эх, если бы шеф не дымил.
Секретарское место, к сожалению, пустовало, поэтому юркнуть налево, в небольшую комнатку с одним окном, выходящим во двор, не удалось. Придется подежурить в приемной в порядке взаимовыручки. В давние времена соседний с солидным директорским скромных размеров кабинет занимал заместитель, затем он служил подсобкой секретарю, и, наконец, последние три года я провожу там большую часть рабочего времени, разбираясь с документами, отвечая на звонки заказчиков и поставщиков в качестве незримого помощника директора фабрики — Леонида Петровича Музыки.
Кроме меня есть еще один помощник, вернее секретарь — Люсьена Малышева; а в народе — секретарша Люська, наша «прима» из приемной, главное лицо и бюст компании, по совместительству любовница Музыки. Несмотря на столь значимые высокие посты, красивая и сексапильная Люсечка, как ее ласково называет наш шеф, — девушка отнюдь не заносчивая, даже приветливая и добрая, правда к тем, кто не заглядывается на объект ее нежной заботы и источник доходов. Меня Люсин «объект» по этой части не интересует совершенно, поэтому мы с ней пребываем в самых приятельских отношениях.
Шумно открыв дверь, в приемную ввалился директор. Мужчина средних лет, невысокий, жилистый, а пыхтит, словно пробежал десяток километров. Курит слишком много, а табачный дым раздражает мое чувствительное звериное обоняние, но приходится терпеть. Музыка, отметив отсутствие Люсечки на рабочем месте, раздраженно поморщился, но, увидев меня, слегка расслабился.
— Доброе утро, Леонид Петрович.
— Алиса, мне нужен сводный отчет по фабрике за прошлый год, — взявшись за ручку двери в свой кабинет, добавил, — срочно!
— Хорошо, сейчас запрошу и принесу.
Я проводила недоуменным взглядом явно чем-то весьма озабоченного шефа. Странно: обычно он царственно являл себя народу, напоминая петуха в курятнике. А сегодня от него исходит липкий запах страха, вполне отчетливый и тревожный.
Связавшись с бухгалтерией, экономистами и еще парой служб, я попросила немедленно предоставить отчетность. В течение пяти минут все сбросили файлы на мой рабочий стол, неужели начальников отделов попросили об этом заранее, раз быстро прислали? Более чем странно.