Надо же и мне когда-нибудь развлекаться, верно? Впрочем, те времена, когда подобные игры действительно развлекали его, давно и, кажется, безвозвратно миновали. Теперь вынужденное лицедейство - безупречное, разумеется - вызывало у него скуку. Оскомину, - вот, пожалуй, самое подходящее слово. Ну, ничего. К счастью, с Ритой можно было особенно не церемониться:
– Точно, - серьёзно подтвердил Гурьев. - "Броненосец Потёмкин", помните, там коляска прыгает по лестнице?
– Помню!
– Вот я в той коляске и лежал. Страшно было, вы, Ритуля, не поверите.
– Вам бы всё шуточки, - притворно нахмурилась Рита. - Ладно, посидите, я сейчас принесу! Вам сколько порций?
– Две, - улыбка Гурьева сделалась ещё обворожительнее. - Умоляю вас, бриллиантовая моя, яхонтовая, умоляю, скорей!
Буфетчица ласточкой метнулась в кухонный отсек и через минуту вынесла Гурьеву рамку с тремя судками:
– Вот! И чай ещё там, горячий. Настоящий цейлонский!
В голосе Риты было столько всего… И неподдельная гордость за родной буфет, сумевший угодить таинственному посетителю, похожему сразу на интуриста, артиста и графа Монтекристо; и неодолимое желание, - ну, пожалуйста, пожалуйста, Боже, пусть этот человек, без всякого сомнения, из породы хозяев жизни, посмотрит на неё, буфетчицу Риту Зябликову из подмосковного городка Люберцы, где живут её четверо братьев и сестёр с мамкой, которая в свои сорок с небольшим выглядит, как семидесятилетняя старуха, а отец втихаря совсем уже спился с круга, - пускай он посмотрит на неё так, как она на самом деле заслуживает! Ведь она настоящая, живая женщина, тоскующая по истинной, неподдельной, большой любви, - и разве виновата она в том, что готова обрушить эту тоску на любого, кто хотя бы случайно окажется на директрисе огня?! И жажда штормовых страстей, которые ей не суждено пережить, и жгучая, смертельная зависть к той, которую этот светский лев, морской волк и полуночный ковбой, он же калиф, султан и герой, страстно ласкает сутки напролёт, шепча о своей негасимой любви… И что только не вырывалось ещё из глубин Ритиной души вместе со звуками ее голоса! Гурьев был для бедняжки олимпийцем, сошедшим прямо с небес. Прямо к ней. Прямо здесь. Прямо сейчас.
– С сахаром?
– А как же! И с лимоном!
– Ритуля, вы - просто чудо, я даже не знаю, нет слов. А фрукты тут у вас есть?
– Конечно, - Рита сработала глазами, сама того не зная, по хрестоматийной схеме - "в угол - на нос - на предмет": незамысловатое пикирование Гурьева попадало в цель безошибочно, прежде всего, по причине прямоты и крайней доходчивости. Сам он в такие минуты над собой слегка посмеивался, прекрасно понимая, как выглядит вся эта бутафория со стороны для искушённого наблюдателя.
– Даже ананасы! Только дорогие очень.
– Ну, это нас не остановит на нашем праведном пути. Дайте, счастье моё, пару ананасов и яблок с полдюжины, поярче, лично для меня!
Получив пакет, Гурьев протянул девушке три купюры по пять червонцев:
– Сдачи, как говорят у нас на Кавказе, не надо.
– Ой, что ы, - Рита потупилась, но деньги взяла - алчный огонёк промелькнул у неё в зрачках. - Ой, вы такой щедрый, мужчина! Может, коньяку хочете? Армянский, четыре звёздочки!
– Не теперь, - торжественно-таинственно прошептал Гурьев и подвигал бровями, как Дуглас Фербенкс [6] . - Мне, к сожалению, пора. Всех благ, Ритуля, - и Гурьев, склонившись, чмокнул буфетчицу в щёчку - непостижимо элегантно для человека, у которого обе руки заняты комплексным обедом и десертом.
Ещё и поклонившись на прощание остолбеневшей Рите, он ретировался.
* * *
В купе он вывалил добычу на столик, где уже исходил крутым паром исправно доставленный кондуктором чай. Женщина посмотрела на Гурьева круглыми от изумления глазами:
– Учитель Вы, да?! - губы у неё прыгали, как сумасшедшие. - Учитель, да? Учитель…
– Да, - Гурьев опустился на диван.