Патрик сурово посмотрел на него, но какой с Джереми спрос? Для него выступление Мадди не более чем веселое представление.
— Никаких телефонов, — отрезал Патрик.
— Но, шеф, ведь у нас на радио всячески приветствуются телефонные звонки от радиослушателей, — не моргнув глазом возразил Джереми, — вы всегда говорили…
— Не важно, что я говорил, — оборвал его Патрик, — пойди извинись перед всеми дозвонившимися.
Разочарованный Джемери вышел, горестно покачивая головой.
— Сейчас пойдет реклама, — обратился Патрик к Мадди, — а потом ты объявишь музыкальный блок. И никаких комментариев.
Само собой разумеется, оставив Мадди в студии, Патрик рисковал. Ведь стоит ей отступить от заданного сценария, и она может выложить как на духу всю историю своей жизни, а заодно и его, и вообще всех своих знакомых. Так что на всякий случай придется держать руку на кнопке отключения микрофона.
Мадди и впрямь никак не могла взять в толк, почему Патрик так расстроился.
Следующая ведущая приехала рано, поэтому они с Патриком провели в студии не более семнадцати минут. Мадди терялась в догадках: что ее ждет? Может, Патрик решил уволить ее и хочет объявить ей об этом наедине? От этой мысли она пришла в уныние и не села, а тяжело рухнула на пассажирское сиденье рядом с Патриком.
— Ты так и будешь все время молчать? — спросила она.
Патрик завернул на стоянку у загородного ресторана, с трудом найдя свободное место. Он затормозил, но еще целую минуту сидел, не снимая рук с руля.
— Прости меня. Я хотела, как лучше…
Он вздохнул.
— Я знаю, ты поступила правильно. Это ты прости мне мою несдержанность.
Мадди скрестила руки на груди и уставилась в окно. Потоки дождя струились по стеклу. Мадди совершенно не привыкла к холоду и сырости и впервые с тех пор, как приехала в штат Вашингтон, затосковала по дому.
Дома, в Нью-Мексико, земля сухая. Там господствуют красный цвет скал, золото травы, которая мгновенно засыхает под палящими лучами летнего солнца, аромат сосен. Связки блестящих на солнце сушеных красных чили украшают фасады домов, над горами раскинулось бескрайнее небо. Нет, ее дом не здесь.
— Я тут совсем чужая, — прошептала она.
— Мадди, ради бога, не говори так. Мне и так тошно из-за того, что я сорвался.
— Но у меня здесь никого нет.
— У тебя есть Бет с Кейном и все мы.
— Но ты не устаешь повторять, что тебя у меня нет. Значит, у меня есть не все.
В полутьме салона Мадди скорее почувствовала, чем увидела, как Патрик потянулся к ней и завладел ее рукой.
— Я веду себя по-свински, — произнес он немного погодя, — но я не хочу никого обижать или разочаровывать. Все должно быть предельно просто. Я в своей прошлой жизни уже порядочно дров наломал. Лучше ничего не усложнять.
— Удобная позиция, ничего не скажешь.
Патрик отпустил ее руку и отстранился.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Да все!
Мадди задрожала от холода и запахнула ворот плаща. Пробормотав извинения, Патрик включил обогреватель. Вскоре приятное тепло коснулось ног Мадди.
— Что ты имеешь в виду? — повторил Патрик свой вопрос.
— Мне кажется, ты всех держишь на расстоянии и не подпускаешь к себе. Даже членов своей семьи.
— Не смеши меня. Я много работаю последнее время, а дважды в месяц обедаю со всеми вместе.
— Быть с близкими всей душой и просто присутствовать на обеде — разные вещи.
Патрик фыркнул.
Мадди подставила ноги под теплую струю воздуха. Как бы ему объяснить? Может, она в чем-то и неправа, но, понаблюдав за поведением Патрика в доме О’Рурков, она встревожилась. В сущности, Патрик очень одинок. Трудно представить, что у него с матерью мог возникнуть душевный разговор, какой обычно по вечерам происходил у нее с родителями.
— Ты улыбаешься, шутишь, — продолжила Мадди, — целуешь мать и играешь с племянницами, но между ними и тобой — преграда. Никто не может пробиться сквозь твою сдержанность.
— Ты все насочиняла!
— Пигин беспокоится, — тихо прибавила Мадди. — Она думает, что ты приезжаешь реже, потому что Кейн женился.
Патрик покачал головой.
— Бред какой-то. У меня просто работы по горло, вот и все объяснение.
— Но…
— Нет! — Патрик, по-видимому, готов был взорваться.
До чего же не похож был он сейчас на того улыбчивого и спокойного парня, каким он был при их первой встрече!
— Ничего не усложнять — значит ничего не усложнять, и все!
Мадди часто заморгала, пытаясь сдержать слезы. У Патрика была чудесная семья, но он старался не признавать, как много она для него значит, и не сближаться с родственниками, опасаясь, что может произойти что-то страшное, сравнимое с потерей отца. Мадди понимала, что смерть Кинана О’Рурка совпала по времени с ужасным периодом в жизни Патрика, тогда уже не ребенка, но еще и не взрослого.
Никому не хотелось пережить такое.
Тем более в одиночестве.
Тут было о чем поразмыслить. Какую бы боль ни причиняла любовь, отсутствие любимого человека во сто крат хуже.
— Бог мой, — пробормотал Патрик, — прошу прощения, а сам снова ругаюсь. Все потому, что чувствую за собой вину.
Это Мадди ожидала услышать от него меньше всего.
— Вину в чем? Если ты хочешь извиниться за свое плохое настроение, то это лучше сделать перед всеми сотрудниками радиостанции. Стивен говорит, что никогда не видел тебя таким угрюмым и грубым.
— В свое время Стивен видел меня таким неоднократно.
— Это когда?
— Когда я был глупым юнцом и делал все возможное, чтобы попасть за решетку или подохнуть.
У Мадди перехватило дыхание. Ей ясно было, что Патрик вовсе не рубаха-парень, каким хочет казаться.
— Я уже говорил тебе, что был трудным подростком. Но тебе не понять этого! — Патрик снова закипал от злости. — Я пил, курил, спал с первыми попавшимися девками и был готов на любые пакости. Я даже пытался угнать грузовик и чудом избежал тюрьмы или колонии для несовершеннолетних. До сих пор не пойму, как это моим родственникам не пришлось ехать за мной в морг. Хороший был бы им подарочек после похорон отца!
— Это все потому, что тебе его не хватало.
— Ну да. Сейчас сама увидишь, что я стал трудным и неисправимым.
Патрик протянул руку и намеренно грубо положил ее Мадди на грудь.
— Я не из тех, кто будет дожидаться свадьбы, чтобы уложить тебя в постель. Да можно обойтись и без всякой постели. Машина — как раз то, что надо.
Мадди было разозлилась и хотела ударить Патрика по руке, но исходящее от него тепло остановило ее. Тепло добралось до соска и слабо завибрировало в самых потайных уголках ее тела. Какой-то природный инстинкт подсказал Мадди, что боль, которую Патрик может причинить ей, несравнима с той, что он причиняет себе.
— Ты слышишь меня? — спросил Патрик в воцарившейся тишине.
— Слышу.
— Хорошо. Значит, ты поняла.
Вместо того чтобы отпрянуть, Мадди отстегнула ремень безопасности и прильнула к ладони Патрика. Ее живот подрагивал от возбуждения, когда его пальцы, лаская, слегка касались чувствительной точки на ее груди.
В чем Мадди теперь не сомневалась, так это в том, что от жизни можно получать больше, а не только наблюдать, как безвозвратно проходят дни. Патрик же, кажется, напротив, выбрал позицию пассивного наблюдателя. Он почему-то все еще не оставлял попытку отпугнуть ее от себя. Ясно дал ей понять, что хочет прожить жизнь холостяком.
— Вообще-то, я не поняла, — шепнула ему Мадди.
— Придется объяснить доходчивее.
Тихо ругнувшись, он усадил Мадди к себе на колени. Тесно прижавшись к нему, она вновь почувствовала его возбужденную плоть, от соприкосновения с которой в ней разгорелся огонь сладострастия. Из груди Мадди вырвался слабый стон, и она пальцами вонзилась в его плечи.
— Умоляю тебя, скажи, почему ты не остановишь меня? — воскликнул Патрик. — После того, что произошло на твоей свадьбе, ты должна возненавидеть мужчин.
— Только тех, кто обманывает. Беда в том, что я не могу отличить одних от других.