Книга теней - Клюев Евгений Васильевич

Евгений Клюев

роман-бумеранг

Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя…

Книга Песни Песней Соломона (3, 2)

Глава ПЕРВАЯ

С.Л.

— Господин Статский! Господин Статский!

М-да, неуместное довольно обращение — тем более здесь-и-теперь: на одном из московских бульваров, по самое некуда занесенном снегом, шестнадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят третьего года…

Высокий и очень худой молодой человек по фамилии Ставский, одетый до крайности модно и потому вполне нелепо, даже не сразу понял, что это к нему обращаются. А обращались между тем несомненно к нему, поскольку прозвище «Статский» было его прозвищем. Однако «господин»… Все-таки пришлось обернуться и увидеть старушку с мальчонкой, бежавших за ним по бульвару, — причем мальчонка исправно спотыкался, правда, без последствий.

— В чем дело? — спросил «господин Статский», решив почему-то сделать вид, что дореволюционное это обращение нисколько его не удивляет, как не удивляет и то, что странной парочке известно его прозвище.

А старушка, приблизившись, оказалась старушенцией — и пакостной, надо сказать. Прежде всего, выглядела она очень грязной: на коричневом сморщенном лице темные какие-то разводы, черное пальто забрызгано грязью, резиновые сапоги измазаны свежей глиной… Откуда все это, когда кругом давно уже снег?.. Зато на плечах у старушенции была прекрасная черная шаль с японскими, вроде бы, цветами — новехонькая, только что из магазина: сбоку еще этикетка болтается.

Все это как-то само собой быстро увиделось, а тем временем чумазый мальчишка споткнулся около него, кажется, уже в последний раз и плюхнулся в снег. «Господин Статский» кинулся поднимать его и с ужасом обнаружил, что и не мальчишка это вовсе, что карлик это вовсе — причем карлик преклонного возраста. Пальто ему было велико, и брюки были велики, ботинки — здорово велики, между прочим (вот почему он спотыкается каждую минуту… да).

— Дяденька! — тонким, ультразвуковым каким-то голоском пропищал карлик. — Дай на мороженое, етит-твою-мать!

— Мороженое зимой есть вредно. — Ставский мужественно продолжал относиться к нему как к ребенку…

— …малолетнему, — неизвестно к чему сказала старушенция и добавила нежным басом: — Мой сын. Сто лет. — При этом бурые зубы ее торчали вперед и глядела она непременно цыганскими глазами.

— Так, слушаю… — от всего сразу поежился Ставский.

— Ща, я токо высморкаюсь. — Зажав нос двумя грязными пальцами, она проделала ловко и гадко важное это дело («Фу ты… чтоб тебя!» — отвернулся Ставский). — Ну вот, милок. Денег я у тебя взять хотела.

— Сколько? — поинтересовался милок, денег давать, разумеется, не собираясь.

— Все какие есть.

— Понятно, — понял милок, отстраняя карлика, уже самозабвенно игравшего брелоком на молнии его куртки. Карлик сразу оскорбился и заявил:

— Куртка у тебя дутая, сапоги дутые и сам ты весь дутый.

— Ну-ну, — поощрил его Ставский и отправился было восвояси, но настиг его старушечий нежный бас: «Погибнет душа твоя, господине». И замер Ставский, и было ему от чего замереть, потому что как раз об этом думал он, идя по Суворовскому. Кажется, даже успел сказать себе: «Погибнет душа твоя…»

— Откуда Вам известно мое прозвище? — Ставский обернулся.

— Удивляться лучше вовремя, — скучно сказала старушенция. — Цыганка я, вишь. Погадать?

— Не надо. — И опять хотел уходить.

— Чего ж тебе надо? Воланды на дороге не валяются. — Старушенция смеялась беззвучно. Ставский вздрогнул.

— Дядь, а сапоги такие где достал? — заорал вдруг карлик. — С рук небось?

— С рук, — безразлично ответил Ставский и выгреб из кармана деньги — «все какие есть». — Возьмите.

— Оставь, — ухмыльнулась цыганка и добавила протяжно: — Госпо-ди-и-не… — Дернула карлика за руку, быстро-быстро пошла по бульвару — карлик запрыгал за ней, истошно визжа: — Жрать с мамкой неча, жрать обратно неча, с голоду подохнем, сук-кины дети!

— Вы же погадать обещали! — в паузу вклинился Ставский.

— Дуракам не гадаем… — и продолжали убегать. А денег, между тем, на полу-еще-протянутой руке Ставского не было больше. Вот оно как.

— Пропади все пропадом! — И он перешел улицу. Стал на троллейбусной остановке, дождался троллейбуса, сел и уехал. А троллейбус — не посмотрел какой. Впрочем, троллейбус вообще никакой был ему не нужен: Ставский до этого на метро ехать собирался. Но, наверное, забыл. Потому что, кажется, произошло наконец событие «из ряда вон». Произошло же оно бездарно.

— Простите, это какой троллейбус?

— Пятнадцатый.

— Спасибо.

Пятнадцатый троллейбус увозил его от события «из ряда вон». Ставский никак не мог сосредоточиться — хотя бы на том, зачем вообще оказался на бульваре, по самое некуда занесенном снегом. Вышел человек из дому — попал на бульвар: другой конец города. То есть не конец, конечно, — центр города, но от дома все равно далеко. Да-ле-ко-ва-то… Господи-и-ине. Дурацкая какая-то встреча… будет ли продолжение?

Спешу уведомить читателя, что продолжения у этого эпизода не будет и что он никогда не узнает, кем были старушенция и карлик с бульвара. Это ружье не выстрелит. Поговорить, может быть, еще поговорим, но не больше. Прошу считать приведенный инцидент исчерпанным. Автор не совсем уверен даже в том, происходили описанные им события в действительности или были всего-навсего плодом его так-сказать-творческой фантазии. Впрочем, автор не видит причины, почему бы всей этой чертовщине не происходить. Мало ли что происходит вокруг нас! И не такое еще происходит — не искать же в каждой несуразице смысла… Забудем об этом. Простите меня, любезный читатель.

Вернемся лучше к растерянному Ставскому, которого мы оставили едущим пока в троллейбусе. По Москве идет троллейбус, и в Москве снег, снег, снег. Ставский думает о снеге, снеге, снеге — и правильно, между прочим, делает. Думать о том, что случилось на бульваре, ни к чему. Конечно же, это надо понимать как знак… как, может быть, извините за выражение, чудо: цыганка и все такое. Но чуда из этих рук (которыми она, пардон, высмаркивалась в снег) ему не хочется. И верить в реальность старушенции с карликом нет желания. Потому он не очень-то верит. Потому не очень-то верит и автор. Тем более что бывают вещи и похитрее. У нас дома, например, — давно уже, правда, — неизвестно куда пропал огромнейший флакон одеколона. И до сих пор не обнаружился.

Между прочим, Ставского зовут Петр, пора бы уже это сказать. Петр значит «камень». Но слово «камень» не подходит Ставскому, он не камень. Может быть, даже наоборот. А родители, наверное, хотели, чтобы он был камень. Впрочем, это дело прошлое — теперь родители махнули на него рукой и завели себе кота по имени Кот. Отныне Петр живет как-то сам по себе. Когда Кот вырастет, он тоже будет жить сам по себе: у котов так принято. Но пока Кот чудак человек и без конца мяукает. Бог с ним.

Погибнет душа твоя, господине… Это само всплыло в сознании Петра, автор тут ни при чем. Такое всегда само всплывает. Да оно и крутилось уже у Петра в голове: душа, жизнь души, смерть души. Здравствуйте, дескать, гражданин Воланд. Тут вот у меня душа… так сказать. И некуда ее девать. Маленький, видите ли, сентиментальный такой механизм. Он все время работает и все время работает вхолостую. И нету почвы ему, на которой трудиться. Но некому сказать об этом. Начнешь говорить с кем-нибудь — слышишь: «Вы, простите, о чем?» Да ни о чем… это я так, сдуру, живите спокойно, я больше не буду. И живут, как ни странно, спокойно! Так живут, словно и в самом деле нет ничего, кроме того, что явно есть. И ты живи спокойно (мама). Я уже через это прошел (папа). Ой, Петь, ну хва-атит (Наташа, которой было его жалко, и она с родителями переехала жить в страну Израиль)… Вот и все.