Наконец соскочил на землю, уперся кулаками в землю и стал отжиматься. Сколько раз он сделал это упражнение, не знал, да и никогда не считал. Он делал его до тех пор, пока не почувствовал усталость, пока спина не стала мокрой и майка не прилипла к телу.
«Ну вот, хватит», – решил он, несколько десятков раз перепрыгнул через бревно, провел серию ударов руками, ногами и уже в конце выполнил несколько замысловатых прыжков и таких же замысловатых ударов ногой.
– Хватит, – сказал он сам себе, запрокинул лицо, подставляя его сырому ветру и мелким каплям осеннего дождя, – теперь душ, а затем завтрак.
Так было всегда. Уже много лет, проснувшись, Комбат десантно-штурмового батальона Рублев, правда, теперь в отставке, начинал свой день с пробежки и занятий физкультурой. Он держал себя в форме, не расслабляясь ни на один день.
Правда, иногда случались перебои, но они были вынужденными и непродолжительными – неделя или две. И снова жители района видели высокого сильного мужчину, который, невзирая ни на дождь, ни на ветер, ни на холодный снег, бежит по улице широко и легко, похожий на охотника, преследующего добычу.
Приняв душ, Рублев растерся большим махровым полотенцем. Чайник уже вскипел, завтрак был довольно скромный: пара бутербродов, большая чашка чаю. На подоконнике в кухне стояла чисто вымытая широкая пепельница, круглая, с высокими бортиками.
Пепельница была вымыта идеально. В ней лежала открытая пачка сигарет. Рублев знал, в пачке восемнадцать сигарет, не хватает лишь двух. Рядом с сигаретами – стальная зажигалка «Zippo», подарок Андрея Подберезского.
Три недели Комбат уже не курил, он решил вести правильный образ жизни. Другой на его месте убрал бы пачку куда подальше, чтобы глаза не видели, но Рублев был не таким человеком. Он знал: если сигареты спрячет, то это будет его мучить еще сильнее, нежели вид сигарет, лежащих прямо перед глазами на расстоянии вытянутой руки.
Но преодолеть это расстояние – ничтожно малое – Рублев не мог.
Он сказал себе три недели назад, вот так же утром:
«С сегодняшнего дня я не курю, но сигареты прятать не стану. Пусть лежат, пусть напоминают мне о своем существовании и о моем обещании не курить».
Так же три недели Борис Рублев не пил.
Подберезский, узнав о том, что Комбат бросил курить, сразу же принялся шутить, но Рублев его обрезал:
– Я, Андрюха, могу бросить курить, а вот тебе слабо – понял?
– Мне слабо? – взъерепенился Андрей.
– Тебе слабо.
– Да ничего не слабо, Борис Иванович, просто я не хочу себя мучить.
– Просто ты боишься, Андрюша?
– Чего?
– Пообещать себе и не выполнить.
– А ты? – спросил Подберезский.
– Я не боюсь. Сигареты будут лежать на подоконнике, но я к ним не прикоснусь.
– Что бы ни случилось? – спросил Подберезский.
– Что бы ни случилось. Пусть даже мой дом уйдет в тартарары, провалится, к сигаретам я не притронусь.
– Так может, пить тоже не будешь?
– И пить не буду, – сказал Комбат, бросая эту фразу не Андрею Подберезскому, а направляя ее внутрь себя, как приказ, внутренний приказ, отменить который не может никто, кроме него самого, Бориса Рублева. Но отменять он не станет.
– Слушай, Борис Иванович, может, тебя кришнаиты охмурили или какие другие сектанты? Может, ты в баптисты подался?
– Чего-чего? – переспросил Комбат.
– Я говорю, может, тебя ксендзы польские, как того Козлевича, охмурили или попы?
– Какие еще попы, какие ксендзы, Андрюха?! Никто меня не охмурял, я сам принял решение и буду его выполнять.
– А до каких пор, – ехидно улыбнулся Подберезский, – день, два продержишься, ну, от силы три?
– Нет, – сказал Комбат, – никогда больше не буду курить.
– А пить? – последовал тут же вопрос.
– Насчет пить – не знаю, водка не такой наркотик, как сигареты, и не такая пагубная привычка.