Так что пить я скорее всего буду, но пока – не хочу.
– Ну-ну, Борис Иванович, – улыбнулся Подберезский, – странный ты какой-то стал, выдумываешь лишь бы что, словно тебе и заняться нечем.
– А мне, Андрюха, действительно, заниматься особо нечем, разве что собой, собственным здоровьем.
– Ну, ты уж совсем как пенсионер…
– А я и есть пенсионер.
– Шел бы к полковнику Бахрушину работать, он же тебе предлагал.
– Я не хочу идти на службу.
– А почему?
– А по качану, – сказал Комбат, хватая Подберезского и легко отрывая от земли. – Ты, Андрюха, кстати, – поставив друга на пол, сказал Комбат, – килограмма на четыре или на пять растолстел.
– Я растолстел? – крикнул Подберезский.
– Ты растолстел, не я же!
– Ну может быть, немножко.
– Спортом надо заниматься и курить бросай, как я.
– Нет, Комбат, я курить не брошу. Ты на меня будешь смотреть и завидовать, будешь слюнки глотать.
– Думаешь, глотать стану?
– Куда ты денешься! Я уже сам несколько раз бросал, но решил, зачем мучиться, придет время и брошу.
– Какое время?
– Когда мой организм скажет: «Подберезский, бросай курить, а то сдохнешь!».
– А если поздно будет?
– Бросить курить никогда не поздно, – отрезая Подберезский.
Этот разговор Комбат вспоминал часто и иногда внутренне проклинал себя за свою же заносчивость. Если с алкоголем было проще, то без табачного дыма, без сигарет Комбат мучился ужасно. Правда, его мучений никто не видел.
О том, как это тяжело, знал только он сам. Самым трудным временем была ночь: тяжело, почти невозможно отказаться от закоренелой привычки выкуривать на ночь, перед самым сном, сигарету. Сейчас же Комбат не курил, зато во сне он дымил со страшной силой. Во сне он выкуривал иногда по несколько пачек сигарет, наслаждаясь табачным дымом. А утром просыпался разбитым, невыспавшимся и почему-то кашлял, как чахоточный курильщик, которому лет семьдесят. Но вот уже несколько дней как стало чуть полегче. Вполне возможно, легкие и организм начали понемногу очищаться от никотина.
Позавтракал Борис Рублев безо всякого аппетита. Настроение сложилось ни к черту, и Комбат прекрасно понимал, с чем это связано. Имелись две причины, обе веские: во-первых, бросил курить и начал изнурять себя воздержанием, а во-вторых, и, может, это было самым главным, Рублев не мог долгое время находиться в подвешенном состоянии и бездельничать. Его неуемной натуре нужна была такая работа, которая поглощала бы его всецело, не давая ни о чем думать, кроме самой работы.
Он включил старенький автоответчик на своем телефоне – подарок друзей и, расхаживая в большой комнате, в которой, несмотря на холод, окно было распахнуто настежь, начал прослушивать магнитофонную запись. Никаких звонков не поступало, и это Рублева расстроило.
«Хоть бы какая сволочь позвонила, – подумал он и криво улыбнулся. – Нет, так нельзя, так жить нельзя. Мучу себя почему-то-. Кому и что я собираюсь доказать? Если себе, то ведь о себе я все знаю, а если другим, то зачем?»
От этих вопросов Рублеву становилось не по себе. Он вообще не привык рассуждать и предаваться долгим размышлениям, он был человек действия.
«Может, позвонить Андрюше Подберезскому? – подумал он. – Или прямо Бахрушину?»
Звонить Бахрушину не хотелось. Что-то в последнее время в их отношениях разладилось. То ли Борис Иванович Рублев стал не нужен полковнику ГРУ Бахрушину, то ли у самого полковника возникли какие-то проблемы, и ему было не до Рублева.
Недовольно взглянул на часы. Было еще сравнительно рано. Борис подошел и оперся локтями о подоконник, почти наполовину высунувшись из окна. Две дворничихи сгребали опавшие листья в большие золотистые ворохи. Смотреть на этот процесс было приятно, он отвлекал от навязчивых мыслей.