Подошла к возбуждённой кучке ребят и увидела, что всегда спокойный Лёша ухватил за шиворот Чеснокова и трясёт его изо всех сил, сквозь зубы повторяя:
– Попробуй ещё, тогда узнаешь! Вот попробуй!
Увидев меня, он не выпустил Чеснокова, но трясти перестал.
– Что у вас тут происходит? – гневно спросила я.
Рябинин молчал.
– Я спрашиваю, что случилось? Почему ты бьёшь Чеснокова? Что он сделал?
– Пускай сам скажет, что он сделал, – неохотно ответил Лёша.
– Говори, – обратилась я к Чеснокову. Тот молчал, глядя в сторону. Молчали и остальные.
– Так в чём же всё-таки дело? – повторила я.
И тогда в круг вступил Юра Лабутин:
– Марина Николаевна, Рябинин не виноват. Он за меня заступился… Меня Чесноков косым дразнит, – добавил он тише.
Рябинин отпустил Чеснокова, взял из рук Гая свою шапку и надвинул её на самые брови. Только после этого он заговорил:
– Я ему добром говорил, Марина Николаевна: отстань от Лабутина, не приставай, не трогай. А он всё своё: то косым, то очкастым. Лабутин и очки перестал носить. А если он очки носить не будет, у него косина не пройдёт. Так доктор сказал.
– Так дело было? – спросила я Чеснокова.
– Да… – тихо ответил он.
– И не стыдно тебе?
Он опять промолчал.
– Мы все ему говорили, – раздался голос Гая. – Лабутин виноват, что ли, что у него глаза больные? Чего ж его дразнить!
– Я больше не буду, – не поднимая головы, ответил Чесноков.
СТРАНИЦА ЗА СТРАНИЦЕЙ
Что может быть проще устного счёта? Всего то десять минут в начале урока арифметики. Но стоит в эти десять минут присмотреться к ребятам. Рябинин считает спокойно, глядя на доску, чуть шевеля губами. Он поднимает руку одним из последних, но я не помню, чтобы он хоть раз ошибся. Лабутин же тянет руку, едва я успеваю договорить. И ошибается в трёх случаях из пяти. Трофимов незаметно старается решить письменно. Раз я подошла и молча положила свою руку на его плечо – он покраснел и быстро спрятал бумагу. Кира Глазков и тут верен себе: когда весь класс делит, он умножает; когда все складывают, он вычитает. Поэтому я смотрю на него особенно пристально и внушительно повторяю: «54 умножить на 15. Слышишь, Кира? Умножить!» И он улыбается и кивает в ответ.
Киру Глазкова я на первых порах запомнила по нелепым ошибкам в тетрадке: при виде его я сразу вспоминала «курзинку» или что-нибудь в этом роде. Рассеян он был необыкновенно. Однажды, когда он решал задачу у доски, у него получилось, что в классе было 40 1/ 2 учеников. Он так и написал: «Ответ – 40 1/ 2 человек». И только громкий хохот всего класса заставил его посмотреть на доску внимательней.
– О чём ты размышляешь всё время? – спросила я, с трудом удерживая улыбку при виде его озадаченной физиономии.
– Он марки собирает! – ответил за Киру Саша Гай,
«Опасное увлечение!» подумалось мне. Это я помнила по своим школьным годам: иной начнёт собирать марки и забудет всё на свете.
Боря от приёмов устного счёта приходит в неподдельный восторг, как будто я учу его творить настоящие чудеса. Например, я объясняю, что для умножения двузначного числа на сто один надо мысленно написать множимое дважды (скажем, 44 ґ 101 = 4444). И вот Боря на всех переменах множит двузначные на сто один. Иногда он проверяет результат на бумаге и всякий раз в новом приливе восторга кричит: «Получилось! Верно!»
Или придумывают ребята предложения на какое-нибудь грамматическое правило. У Чеснокова почти всегда те же предложения, какие приводила в пример я. А у Саши Гая всегда что-нибудь своё, и если надо придумать несколько предложений, они обычно связаны между собою, так что получается как бы маленький рассказ. Вот как он, например, просклонял слово «медведь»:
«Захотелось медведю (дательный) отведать мёду. Нашёл медведь (именительный) ульи и уже хотел полакомиться.