Рощинскому понравилась спокойная обстановка и он, устроившись у стойки бара, заказал себе пятьдесят граммов джина и манговый сок. Он не спешил, надеялся дождаться Пуглова.
Загорелый бармен качал колбу с коктейлем и время от времени с абсолютным равнодушием бросал взгляды в сторону непрезентабельного посетителя. Удостоил его своим вниманием и распорядитель, одетый в черный смокинг, и Рощинский, чтобы не мозолить глаза снялся с высокого стула и, по утиному раскачиваясь, пошел на выход.
Пуглова он увидел в нескольких метрах от входа в казино. Тот вышел из только что подъехавшего такси. На нем был того же, коричневого цвета, кожаный пиджак, красная водолазка и синие джинсы. Но ростом он оказался значительно выше, чем выглядел на фотографии. И намного плотнее.
Рощинский его окликнул:
— Молодой человек, можно вас на минутку?
Пуглов остановился.
— В чем проблема, старина? Я перед игрой не подаю и не одалживаю, плохая примета…
— Спасибо, пока не нуждаюсь, просто к тебе, Алик, есть один вопрос.
— А мы разве с вами знакомы? — Пуглов вытащил из кармана сигареты.
— Заочно — да, но дело не в этом. Я на сегодняшний вечер ищу помощника.
Пуглов прикурил.
— Честно говоря, у меня сегодня другие планы. А если не секрет, по какому делу нужен помощник?
— По мокрому, — Рощинский не считал нужным ходить кругом да около.
— Ага…Любопытно послушать, какую ахинею мне перед игрой придется выслушать. Только не тяните резину…
— Я уже все сказал: надо похоронить одного сыча. Сегодня ночью, а не то завтра всему кварталу придется надеть противогазы.
Пуглов сбил с сигареты пепел и внимательно оглядел странного собеседника.
— Я конечно, могу, послать тебя в одно место, но прежде послушаю, какие нынче тарифы на внеурочное, и, надо полагать, нелегальное погребение.
Переход на «ты» не обескуражил Толстяка.
— Тысяча долларов. Пятьсот до и пятьсот после.
— Мне лучше, если одну до и одну после церемонии, — Альфонс выстрели окурком по проезжающей мимо «хонде». — А как насчет подставы? Меня ведь могут менты взять за задницу как раз в тот момент, когда я того сыча буду опускать в братскую могилу. Какие можешь дать гарантии?
— Гарантия — ночной тариф. А о безопасности позаботься сам.
— Допустим, но кроме этого мне хотелось бы чуть больше знать о своем деловом партнере, — кивок в сторону Рощинского.
— Вот моя визитная карточка, — Рощинский снял шляпу и, задрав кверху голову, помахал шляпой звездному небу.-Кроме вечности, сынок, ничего больше в этом мире стоящего нет.
— Простудишься, старина, — сказал Пуглов. — Через кого ты на меня вышел?
— Предположим, через одну замечательную женщину, у которой такая же, как она, симпатичная дочь.
— Через Авдееву, что ли? Это уже в масть…Ладно, где этот жмурик находится?
— В десяти минутах хода отсюда. Кленовая два, за дощатым зеленым забором.
— Шагай, батя, домой, а я схожу переоденусь. Кстати, чей транспорт? Я без колес…
— Я тоже.
— Тогда нас будет двое. У моего корефана «опель» с большим багажником. Нет возражений?
На лице Рощинского появилась нерешительность.
— Мне, конечно, не хотелось бы иметь дело с целой похоронной командой, но, если ты в своем дружке уверен, что ж, какие тут могут быть возражения.
— Хор! Сейчас половина двенадцатого, думаю, в полночь мы будем у тебя. А кстати, много в доме народу?
— Я да мыши под полом. Постарайся, Алик, не задерживаться, у меня сегодня был сумасшедший день…
Рощинский возвращался домой пешком. Он шел и думал о превратностях жизни. Его грызли сомнения — не слишком ли рискует, доверяясь этому в общем-то незнакомому человеку?
Возвратившись в свой дом, он прошел в комнату и, сняв со стены обрез, отнес его на кухню и спрятал за газовым баллоном. Затем, сделав звонок Авдеевой, коротко дал ей понять о разговоре с Пугловым.
Без пяти двенадцать послышался шум подъезжающего автомобиля. Через окно Рощинский увидел, как свет от фар полощется в кустах сирени. Скинув с ног тапочки, он влез в грубые, без шнурков, башмаки и направился во двор.
За воротами горели два огненных глаза. Движок работал почти бесшумно. Хлопнули дверцы машины и через мгновения в калитке показалась широкоплечая фигура, в которой он не сразу распознал Пуглова. Альфонс сменил экипировку: теперь на нем была надета шапочка с большим козырьком, а плечи обтягивал старый брезентовый плащ с башлыком.
— Отворяй, старина, ворота, — негромко сказал Пуглов.
Когда «опель» подъехал к самому крыльцу, из него неспешно вылез почти не уступающий Пуглову в росте широкоплечий малый. Как с картинки, подумал Рощинский: чернобровый, черноусый, с аккуратной стрижкой, словно только что вышел из салона красоты.
— Это Игорь Ройтс, — представил Пуглов своего товарища.
Однако Рощинский не подал ему руки. Он смотрел парню в переносицу и, хотя двор освещался одной лампочкой над входной дверью, Рощинский разглядел в глазах Ройтса баранье спокойствие.
— Идемте, — Толстяк развернулся и направился в дом. — Осторожно, здесь узкая дверь, — и он первым пропустил в кладовку Пуглова.
Перед ними лежало изрядно потрепанное человеческое тело. Вместо головы — кокон газет. И как в насмешку, на выбившемся клочке газеты каждый из них мог прочитать крупный заголовок: «Ни дня без убийств».
— Его надо во что-то запеленать, — вдруг заговорил Ройтс и Рощинский в его голосе отметил легкую вибрацию. — Не хотелось бы пачкать машину.
— Этого от вас никто не требует…Алик, помоги мне притащить из комнаты ковер.
Они прошли во внутренние помещения дома. Альфонс взялся за угол распластанного на полу шикарного паласа и тут же грязно выругался. Затряс рукой, словно его ужалила змея. К пальцам прилипло что-то непонятное, кроваво-желеобразное.
— Что б мне так жить, это же человеческий глаз!
Пуглов побежал на выход, едва сдерживая рвотные позывы. Вернулся с сигаретой в зубах, бледный, с мокрыми висками.
— Извини, батя, я никогда еще не держал в руках чужой глаз.
В дверях появился Ройтс.
— Этот ковер слишком толстый, — сказал он, — вместе с телом вряд ли поместится в багажнике.
— Кинем на заднее сиденье, — Пуглов нервно курил, делая умопомрачительные затяжки.
— А может, труп разделать по частям? — вдруг спросил Ройтс. — У меня в багажнике без дела лежит бензопила «Дружба»…Принести?
Рощинский застыл на месте. На секунду он представил, как дом заполняется нестерпимо пронзительным визгом пилы, как по кладовке разлетаются ошметки мяса и осколки костей, вместе с серым мозговым веществом.
— Ну как? — Ройтс вопросительно взглянул на хозяина дома. — Может, действительно, притащить пилу?
— Оставьте ее для другого раза. Его и так никто не опознает, — Рощинский вдруг почувствовал отвращение к этому усатому типу.
— А тут и опознавать нечего, — ответил Ройтс. — Это же Ваня Ножичек из команды Суслопарова. Два дня как на воле…
— У него, что — на лбу об этом написано?
— На кисти левой руки жмурика есть знак…
Рощинский нагнулся над трупом и отвернул на запястье убитого рукав. Там, где у людей часы, виднелась небольшая синяя наколка: клинком вниз финский нож и на нем одно слово — «Ваня»…
— Кто-нибудь еще присутствовал при расстреле трудящихся? — Пуглов кивнул в сторону человека без головы.
— К сожалению, их было четверо, — Рощинский понимал, о чем спрашивал Пуглов. — Кроме этого еще один нарвался на мой привет. Такой белозубый и наглый, норовивший взять меня на мушку.
— Длинный, сутулый, с перебитым шнобелем? — Пуглов вместе с Ройтсом уже вытаскивал труп из кладовки, чтобы завернуть его в палас.
— Тогда тебе, старик, не повезло, — сказал Ройтс. Ты тронул самого Нерона, правую руку Суслопарова. Про него говорят, что он открыто живет со своей матерью и дочерью своей любовницы. Особенно метко стреляет в упор.
— Стоп! — увел в сторону разговор Рощинский. — Не мешало бы взглянуть, что в карманах этого Вани.