Его объятие становилось все настойчивее, и наконец он прижал ее к своей груди. На этот раз она не противилась. Ухватившись за лацканы его пиджака, она зарылась лицом в кружева его рубашки и разрыдалась. Желание плакать не покидало ее весь день после ужасного разговора с доктором Лорримером. Наконец, судорожно всхлипывая, она освободилась от объятий Рамона, крепко сжимая в руке его шейный платок.
— Я, кажется, испортила вашу рубашку. — Боже милосердный, что она натворила! Никогда нельзя терять бдительность. Она была дочерью одного политического деятеля и женой другого. Годами ей твердили об осторожности в общении с незнакомыми людьми, и она послушно следовала этому правилу, никогда прежде не нарушая его. В течение многих лет она была рядом с отцом в период избирательных кампаний и сопровождала его во время официальных визитов после победы на выборах, очаровывая весьма критически настроенную вашингтонскую публику, не допуская ни одной небрежности в разговоре. С ее языка не срывалось ни одного глупого слова, которое могло быть использовано против отца или Джека. А за последние несколько часов все ее самообладание, воспитанное годами, куда-то улетучилось. Она пренебрегла осторожностью, причем с человеком, которого раньше никогда не встречала. Более того, их отцы были непримиримыми врагами, и муж отзывался о нем весьма неуважительно.
Джек часто публично заявлял, что человек из богатой семьи связан обязательствами перед людьми. И вот он, пояснял Джек с обезоруживающей улыбкой, намерен выполнить эти обязательства, посвятив свою жизнь служению обществу. При этом он, конечно, думал о предстоящем выдвижении кандидата от демократов на президентских выборах в 1936 году. Джек не уделял почти никакого внимания Рамону Санфорду. Но однажды, слушая, как ее муж осуждал последний роман Рамона с русской княгиней Марьинской, она подумала, что он завидует ему. Муж княгини нанес Рамону оскорбление в «Савое», и Рамон уложил его на пол одним ударом. Затем изысканно поправил манжеты и продолжил обед с шампанским и перепелами, пока прислуга волокла распростертое тело в ближайшую больницу. Вспыхнули блицы, репортеры помчались с новостями в редакции своих газет. Вся пресса муссировала это событие целых три дня.
Последний роман Джека с женой нью-йоркского судьи длился вот уже полгода. Разница между этими двумя связями, по мнению Нэнси, состояла только в том, что одна оставалась в тайне, а другая вышла наружу. Она подозревала, что истинной причиной злости Джека была зависть к Рамону, который выбирал любовниц по своей прихоти. У Джека же возможности были ограниченны, поскольку он должен был быть чрезвычайно осторожным. Жена судьи была на восемь лет моложе Нэнси. Эта связь больно задевала ее.
Она почувствовала острое желание спросить у Рамона, по-прежнему ли русская княгиня играет важную роль в его жизни, но подавила его. Она вела себя как ребенок. Она нуждалась в утешении, и он помог ей. За это она благодарна ему, но не более.
— Вы хотите что-то сказать мне? — Темные, почти черные глаза вопрошающе смотрели на нее.
Она покачала головой, вытирая щеки ладонями и снова принимая вид, достойный Нэнси Ли Камерон.
— Нет, ничего, — тихо ответила она. — Просто я получила дурные известия, а так у меня все в порядке, правда.
В глазах Рамона трудно было что-то прочесть, когда он смотрел, как она поправляет прическу, разглаживает платье и вновь начинает играть роль вежливой хозяйки.
— Мне неловко, что я устроила вам такую сцену. Не пойму, что на меня нашло. Надеюсь, что не заставила вас опоздать на намеченные на вечер встречи.
Было около восьми часов. Глория ждала его уже почти час.
— Сегодня у меня свободный вечер, — сказал он.
Нэнси слегка смутилась.