Джером К. Джером
I
— Некоторые из этих писем очень милы, — с улыбкой сказала светская дама. — Но я бы не стала такие писать.
— Хотел бы я увидеть ваше любовное письмо, — вставил малоизвестный поэт.
— Я вам очень признательна за эти слова, — ответила светская дама. — Мне бы и в голову не пришло, что у вас может возникнуть такое желание.
— Именно его я всегда лелеял, — возразил малоизвестный поэт. — Но вы никогда меня не понимали.
— Я уверена, сборник избранных любовных писем продавался бы очень хорошо, — вставила выпускница Гертона, — если бы они были написаны одной рукой, но разным людям в разные периоды жизни. В письмах к одному человеку без повторов не обойтись.
— Или от разных поклонников одной даме, — предложил философ. — Это любопытно, наблюдать реакцию различных характеров, подверженных воздействию неизменного фактора. Возможно, эти письма прольют свет на весьма спорный вопрос: достоинства, которые украшают нашу возлюбленную, ее собственные или нами же ей и приписываемые. Будет ли один обращаться к этой женщине «Моя королева!», а другой «Милая девчушка!» — или для всех ее кавалеров она будет оставаться самой собой?
— Вы можете предпринять такую попытку, отобрав, разумеется, самые интересные письма, — обратился я к светской даме.
— Этим можно навлечь на себя массу неприятностей, или вы так не думаете? — ответила светская дама. — Те, чьи письма не попадут в сборник, никогда меня не простят. Такое всегда случается с людьми, которых забываешь пригласить на похороны — они усматривают в этом осознанное стремление отнестись к ним свысока.
— Первое любовное письмо я написал в шестнадцать лет, — мечтательно вздохнул малоизвестный поэт. — Ее звали Моника. Я не встречал столь неземной красоты. Я написал письмо и запечатал в конверт, но долго не мог решить, как ей его отдать — то ли сунуть в руку, когда мы будем проходить мимо, а это обычно случалось по четвергам, во второй половине дня, то ли дождаться воскресенья.
— Тут двух мнений быть не может, — рассеянно пробормотала выпускница Гертона. — Наилучший момент на выходе из церкви. Там всегда такая толчея. А кроме того, у всех при себе молитвенник… ох, извините меня.
— Необходимость принимать решение отпала сама собой, — продолжил малоизвестный поэт. — В четверг на ее месте сидела толстая рыжеволосая девица, которая на мой вопросительный взгляд ответила идиотским смешком, а в воскресенье я напрасно искал ее на скамьях Ипатия-Хаус. Потом я узнал, что в прошлую среду ее неожиданно отослали домой. Похоже, печалился об этом не я один. Письмо я оставил там, куда сразу и положил, в нижнем ящике стола, и со временем забыл о нем. Годы спустя я действительно влюбился и сел за стол, чтобы написать девушке письмо, которое очаровало бы ее. Мне хотелось вплести в него любовь всех столетий. Закончив послание и перечитав его, я остался доволен собой. Потом, собираясь запечатать, совершенно случайно вывернул на пол содержимое нижнего ящика, и из него выпало другое любовное письмо, написанное мною семь лет назад. Исключительно из любопытства я вскрыл его. Теперь я нашел в нем куда больше выразительности, искренности и художественной простоты.
— В конце концов, что может сказать мужчина женщине помимо того, что любит ее? — задал философ риторический вопрос. — Все остальное — образное развернутое описание, сравнимое с «Полным и обстоятельным отчетом нашего специального корреспондента», высосанным из трехстрочной телеграммы информационного агентства Рейтер.
Малоизвестный поэт с ним не согласился:
— Следуя вашей логике, «Ромео и Джульетту» можно свести к трагедии из двух строк:
Полюбили парень с девкой, близких огорошили.
Чем закончился роман? Да ничего хорошего.[1]
— Слова о том, что тебя любят, — только начало теоремы, — заметила выпускница Гертона. — Можно сказать, всего лишь постановка задачи.
— Или аргумент поэта, — пробормотала старая дева.
— А самое интересное — в доказательстве, — добавила выпускница Гертона. — Почему он меня любит?
— Однажды я спросила об этом одного мужчину, — подала голос светская дама. — Так он ответил: потому что ничего не может с этим поделать. Так уж вышло. Вроде бы глупый ответ — нечто подобное всегда говорит горничная, если разбивает твой любимый заварочный чайник. И однако, полагаю, здравомыслия в нем ничуть не меньше, чем в любом другом.
— Даже больше, — прокомментировал философ. — Это единственно возможное объяснение.
— Мне бы хотелось, — заговорил малоизвестный поэт, — чтобы один человек мог задать этот вопрос другому, не опасаясь, что тот сочтет себя оскорбленным. Меня часто так и подмывает это сделать. Почему мужчины женятся на грубых, прыщавых девицах с пробивающимися усиками? Почему прекрасные богатые невесты выходят замуж за толстогубых недомерков, которые еще и бьют их? Откуда берутся старые холостяки, такие умные, обходительные, добросердечные? И почему так много милых и веселых старых дев?
— Я думаю, — начала старая дева, — причина, возможно… — Но тут она замолчала.
— Прошу вас, продолжайте, — попросил ее философ. — Мне крайне интересно ваше мнение.
— Это пустяк, знаете ли, — ответила старая дева. — Я забыла.
— Если бы человек мог рассчитывать на правдивые ответы, — вздохнул малоизвестный поэт, — каким потоком света они залили бы потаенную сторону жизни!
— А мне представляется, что любовь, пожалуй, выставлена напоказ, как ничто другое, — не согласился с ним философ. — Эта тема слишком уж вульгаризирована. Каждый год тысячи пьес и романов, стихотворений и эссе срывают покровы с Храма Любви, вытаскивают ее обнаженной на площадь, чтобы ухмыляющаяся толпа могла поглазеть на нее. В миллионе рассказов, как юмористических, так и серьезных, с ней обходятся более-менее грубо, более или менее невежественно, ее хлещут и высмеивают, над ней глумятся. Ей не оставлено ни толики самоуважения. Она — центральная фигура любого фарса, в каждом мюзик-холле все танцы и песни о ней, ее освистывают с галерей, над ней смеются в партере. Она — ведущая тема всех юмористических журналов. Мог бы какой другой бог, даже Мумбо-Юмбо, при таком отношении сохранить уважение своей паствы? Все термины, обозначающие нежность, превращены в бойкие словечки, каждая ласка передразнивает нас со щитов для рекламных объявлений. Всякое слово любви, произнесенное нами, рождает сотню пародий. Любая ситуация заранее испорчена для нас каким-нибудь американским юмористом.
— Я видел достаточно много пародий «Гамлета», но пьеса по-прежнему мне интересна, — не согласился с его точкой зрения малоизвестный поэт. — Я помню пеший экскурсионный тур по Баварии. Кое-где на обочинах там стоят отвратительные распятия, которые поворачиваются с помощью специальных механических устройств. Так вот, для крестьян, проходящих мимо, Христос на них по-прежнему прекрасен. Принизить можно лишь то, что уже ничтожно.
— Патриотизм — великая добродетель, — заметил философ, — но ура-патриоты низвели его до объекта насмешек.
— Наоборот, — вновь возразил малоизвестный поэт, — они научили нас отличать истину от фальши. То же самое и с любовью. Чем больше она подвергается унижениям, чем сильнее высмеивается, чем чаще используется на потребу толпе, тем меньше все это отражается на ней — я люблю любовь, как признавался Гейне, ради любви.
— Нужно, чтобы любовь рождалась в нас или мы приобретаем ее, потому что такова мода? — спросила выпускница Гертона. — Мы должны принять решение любить, как мальчишки принимают решение научиться курить, потому что все это делают, а мы предпочитаем не отличаться от других?
— Абсолютное большинство мужчин и женщин не способно любить, — изрек малоизвестный поэт. — Для большей их части это всего лишь животная страсть, для остальных — легкая привязанность.