– Какая свадьба?! – гудящая голова царевича соображала плохо, но тревожные огоньки где-то в глубине его сознания уже начинали зажигаться. Сон явно выходил из-под контроля. – Лягушки не могут... То есть, у лягушек не бывает... То есть, с лягушками нельзя... – но все это не представлялось Иванушке достаточно увесистым оправданием перед наглой амфибией.
– Несовершеннолетний я! – выпалил он наконец.
– Как – несовершеннолетний? – не поверила лягушка.
– Никак! – радостно доложил Иван. – Совсем никак не совершеннолетний! И поэтому мне замуж... тьфу, то есть жениться на лягушках нельзя!
Лягушка подозрительно прищурилась.
– Что-то ты хитришь, Иван-царевич, – покачала она головой. – Ведь ты точно Иван? – как будто что-то вспомнив, спохватилась она.
– Иван.
– Царевич?
– Царевич. Да ведь ты уже спрашивала.
– А какой державы?
– Лукоморья.
– Как – Лукоморья? А разве не царства Переельского?
– Нет. Мы соседи с ними. Но это не я! – поспешно добавил он.
– Надо же, как вышло, – покачала головой лягушка и, Иван мог бы поклясться, хлопнула себя лапками по бокам. – Ну, извиняй, Иванушка, обознатушки получились, – тон лягушки сразу сменился на смущенный, и она сокрушенно развела лапками. – Эко, сама виновата, не спросила сразу, да и бердыш вместо стрелы тоже... А как тебя потрепало-то, сердешный ты мой... – неожиданно переменила она тему, как бы пытаясь загладить произведенное неблагоприятное впечатление, и жалостиво запричитала:
– Да страдалец ты наш страстотерпный, соколик ты мой разнесчастненький, солнышко красное... Ну ничего, Василиса тебе сейчас поможет, бедненькому, потерпи, миленький, потерпи, сейчас легче будет, – и лягушка начала делать в воздухе замысловатые пассы передними лапками и что-то бормотать еле слышно себе под нос. Черные влажные очи ее, казалось, заглядывали в самое нутро Иванова черепа и еще глубже. Все поплыло перед глазами Иванушки, завертелось, закружилось, он почувствовал, что проваливается в какую-то мягкую, теплую, бездонную пропасть и все вдруг пропало. Пришло забытье.
* * *
Иван проснулся, и еще не открывая глаз, счастливо улыбнулся. Какой хороший был сон! Что же снилось? Вот ведь, е-мое, забыл! Но что-то доброе, веселое, чудесное...
И вдруг воспоминания прошедшего дня как ведро холодной воды выплеснулись на него – и побег из дома, и развилка с камнем, и волк, и сумасшедшая скачка по лесу, и... и... что было потом? Царевич рывком сел. Падение, боль, удар, а потом... потом... На этом воспоминания как топором отрубало. Как Иван ни силился, никакого "потом" в памяти найти не мог. Пусто. Пустое место. Провал.
Пожав плечами, Иван потянулся и осмотрелся. Под ним было ложе из сухого мха. Под головой, вместо подушки – большая куча листьев. Меч и кольчуга лежали рядом, а от всего Иванова платья исходил тонкий аромат чистоты и лаванды. Бегло осмотрев себя, Иван, несмотря на холодящие кровь короткие воспоминания о гонке по лесу на животе (а потом и на боках и спине) не обнаружил на одежде ни единой дырочки, ни одного, пусть даже самого крошечного, пятнышка. Прислушавшись к своим ощущениям, он пришел к выводу, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Это привело его в полнейший тупик. Воспоминания о семи-восьми сломанных ребрах и паре-тройке вывихов у него, несмотря ни на что, сохранились вполне явственно, и если чистоту одежды можно было при изрядной доле выдумки объяснить таинственной лесной прачкой-альтруистом или феей-белошвейкой (эк, какое загнул-то!), то отсутствие тяжких телесных повреждений никаким объяснениям не поддавалось. Точка.