», воскресший капиталист и вовсе опешил бы, обнаружив, что на сейфе возвышается полуметровая чугунная копия памятника Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Того самого, которого обалдевшие от восторга демократы своротили с пьедестала 23 августа 1991 года. Примерно такую же копию, только из папье-маше и размером побольше, депутат-демократ Немцов подарил полковнику госбезопасности и по совместительству депутату-аграрию Харитонову на заседании Госдумы.
Однако здесь же, в этом кабинете, на стене висел большой фотографический портрет самого убиенного купца, сделанный в 1915 году неким местным мастером, якобы учившимся в Питере у знаменитого Буллы. Причем, что особо удивительно, сидевший за письменным столом вполне живой и очень представительный господин в сером современном костюме несомненно имел с этим портретом ощутимое сходство. Впору было подумать, что какому-то медицинскому гению удалось реанимировать покойного купца и 83 года спустя после реквизиции вернуть ему его недвижимость.
Но купчину, конечно, реанимировать уже никому не удалось бы. И даже клонировать, поди, не сумели бы, потому что по-шинковавшие купца анархисты не стали хоронить то, что осталось, с воинскими почестями и воздвигать памятник с надписью «Пламенному контрреволюционеру, неутомимому борцу за денежные знаки».
Так что весь генетический материал, скорее всего, перекочевал в желудки степных волков, а потом пошел на удобрение Черноземья. Бессмертная душа российского капиталиста второго поколения — купецкое звание выслужил только папаша покойного, а дед, по слухам, разбоем промышлял! — пребывала ныне в одном из известных загробных ведомств. В каком именно — тут могут быть разные мнения.
Стоит отметить, впрочем, что столь же несомненное сходство здешний зам. генерального имел и с портретом пожилого Эрнеста Хемингуэя, висевшем в простенке между двумя окнами. Возможно, что господину Максимову просто нравились портреты похожих на него типов.
Рабочий день, как уже говорилось, подходил к неизбежному концу. В кондуите зам. гендиректора, где он записывал все неотложные дела, которые требовалось сделать сегодня, против всех позиций стояли галочки, означавшие, что сие уже выполнено, а на следующей страничке ежедневника уже выстроился список из полутора десятка пунктов, намеченых к исполнению на завтра. Максимов вывел на монитор компьютера старую добрую программу CHESS, установил 4-й уровень сложности и принялся сражаться с машиной в шахматы, рассчитывая заполнить тем остаток трудового дня. Ибо никаких звонков, срочных сообщений и иных вводных на сегодня не ожидалось. Конечно, можно было бы и просто уйти домой — понадобился бы, разыскали! — но Максимов предпочитал сидеть в офисе ровно до 18.00. Он не нарушал своих собственных, лично для себя придуманных, обычаев.
На тридцатом ходу стало ясно, что машина побеждает — у нее оказалась лишняя пешка, к тому же на шестой горизонтали. Через два хода эта ничтожная, казалось бы, фигурка должна стать ферзем. Максимов мог не допустить этого, но только потерял последнего слона. После этого неприятельский слон без проблем мог собрать с доски всю оставшуюся у зам.гендиректора «пехоту». Дальше машина неизбежно навязала бы размен ладей и уже совсем беспрепятственно провела в ферзи одну или даже две пешки. В общем, игра потеряла перспективу, пора было прекращать борьбу и начинать новую партию.
Но Максимов не успел нажать на соответствующую клавишу, потому что в приемной раздался телефонный звонок, а затем из переговорника на столе послышался голосок секретарши:
— Трубочку снимите, Кирилл Петрович! Дочка звонит. Максимов снял трубку и сказал:
— Слушаю! Маша, это ты?
— Да, папа, — голос был знакомый и принадлежал, несомненно, Марье Кирилловне.