Я старался перевести Лэмбита в стоячее положение, чтобы затолкать его в машину, когда кто-то похлопал меня по плечу и женский голос произнес:
— Офицер!
Я оглянулся и увидел женщину средних лет в цветастом платье и с соломенной хозяйственной сумкой. Видно было, что она возмущена, но старается говорить спокойно и убедительно:
— Офицер, вы совершенно уверены, что при аресте необходимо применять вот такие жестокие меры?
Черт, в любую секунду из кафе могли выскочить приятели Лэмбита!
— Не знаю, леди, — сказал я. — Видно, так уж приходится. Потом отвернулся от нее, подтолкнул Лэмбита в машину и забрался внутрь вслед за ним. Эд захлопнул за мной дверцу, прыгнул за руль и рванул с места в ту минуту, когда дверь кафе распахнулась и оттуда на тротуар высыпала возбужденная толпа.
Лэмбит съежился в углу, как побитая собака. Я помог ему принять сидячее положение. Глаза у него были мутные, и он бормотал что-то неразборчивое.
— Том! — позвал меня Эд.
— Да?
— Похоже, ты получишь еще одну жалобу.
Я взглянул на него — он посматривал в зеркало заднего обзора.
— В самом деле? — спросил я.
— Ага, она записывает наш номер.
— А я скажу, что это был ты.
Эд усмехнулся, свернул с улицы на шоссе, и мы покатили в участок.
Квартала через два Лэмбит вдруг ясно сказал:
— Парень, у меня руки болят.
Я посмотрел на его лицо. Он уже полностью пришел в себя. От простуды так быстро не оправишься.
— А ты бы не тыкал в них иглой, приятель.
— Я говорю, из-за этих наручников, — объяснил он. — Вы меня чуть не наизнанку вывернули.
— Что ж, извини.
— Может, снимете их?
— Когда будем на месте.
— А если я дам честное слово, что не попытаюсь... Я засмеялся:
— Об этом и не думай.
Он изучающе посмотрел на меня, а потом сказал с грустной улыбкой:
— Видно, здесь ни у кого уже совести нет, верно?
— Не знаю, — сказал я. — Во всяком случае, когда в последний раз осматривался, я ее не видел.
Он немного поерзал и наконец, видно, нашел более удобное положение, потому что затих, вздохнул и стал глядеть в окно.
Я тоже уселся поудобнее, но не расслаблялся. Мы ехали без сирены и мигалок, на ничем не примечательном зеленом “форде”, так что нам приходилось двигаться в общем потоке машин. Когда нет особых причин устраивать шум, лучше этого не делать. Но в результате мы были вынуждены время от времени останавливаться перед светофорами и попадать в поток очень медленного движения. Я не хотел, чтобы Лэмбит вдруг выскочил из машины и бросился бежать в наручниках Эда: дверь была заперта, Лэмбит казался угомонившимся, но все равно я не спускал с него глаз.
Спустя некоторое время, которое он провел наблюдая за внешним миром через окно машины, Лэмбит вздохнул и, посмотрев на меня, сказал:
— Знаешь, парень, я готов покинуть этот город.
Я снова рассмеялся.
— У тебя будет возможность удовлетворить свое желание, — утешил я его. — Возможно, пройдет лет десять, прежде чем ты снова увидишь Нью-Йорк.
Он кивнул, усмехаясь про себя. Наркодилер уже выглядел не таким смурным, больше похожим на человека, чем в кафе.
— Понял, — сказал он, устремив на меня серьезный, задумчивый взгляд. — Скажи мне кое-что, парень, скажи мне свое мнение по вопросу, который очень меня занимает.
— Если смогу.
— Как ты считаешь: какое наказание более серьезное — быть высланным из этого города или оставаться в нем жить?
— Это ты мне скажи: почему ты сам-то торчал в нем, пока не попал в переплет? Он пожал плечами:
— А ты, парень? Почему ты здесь живешь?
— Я не занимаюсь грязными делишками.
— Да занимаешься, чего там, — усмехнулся он. — Ты продаешь свою силу, как я — наркотики.
С тех пор как употребление наркотиков стали связывать с культурным прогрессом, среди наркодилеров начали попадаться такие умники, что куда там нам!
— Думай что хочешь, — сказал я, не желая с ним спорить, и отвернулся к своему окну.
— Эх, парень, — произнес он.