Хотя у создателей советской власти лагерная система появилась «в мозгах» задолго до ее воплощения в явь, эту систему они смогли создать, перемолов миллионы, только к концу пятидесятых годов. До этого был заключенный, у которого, даже у последнего мерзавца, сохранялось где-то в подсознании что-то из нравственно-религиозного воспитания: христианского, исламского, буддистского, иудаистского, зороастрийского. Он, зэк, не был еще в полной мере советским: родился в начале века, в 20-х годах при звоне колоколов, при бабушках и дедушках, папах и мамах; он жил в семьях, хозяйствах, дворах, и этого зэка можно сравнивать, даже правомочно, с дореволюционным, «царским» зэком, а также с зарубежным собратом.
В конце пятидесятых годов семья в классическом ее понимании исчезла, бабушки и дедушки присоединились к большинству когда-то живших, унеся с собой христианские понятия о милосердии, о добре и зле, и появился новый, секуляризированный зэк – не понимающий, что такое семья, этакий дебильно-кретинный продукт индустриального ландшафта, мозги которого из головы – вместилища ума, переместились в желудочно-половую и кишечно-трактовую сферы. Этот новый зэк родом из «особой исторической общности» (людей ли?!) и до осужденных, описанных Ф. М. Достоевским, А.П. Чеховым, А.И. Солженицыным, Е. Гинзбург, А. Варди, Е. Олицкой, И. Бергером, Г. Гильдебрандтом, Ж. Росси, В. Шаламовым и другими, ему далеко. Он лишен дальнейшего развития, он нечто таксидермированное – чучело человека – чучелизированный человек, сокращенно – чучек. Поэтому его трудно вписать в христианские понятия и гаазовское милосердие-сострадание. Чучеки не способны адаптироваться к нормальным условиям человеческого общежития и желают жить только среди себе подобных. У них возврат-рецидив составляет более 80 процентов. Реадаптировать чучека к человеческому подобию задача неимоверно трудная в условиях, когда административная часть тюрем и зон заполняется тоже, в общем, «зэками», и бывшими афганцами, которые густым потоком вливаются в лагерную систему.
Бывшие зэки, сидевшие в тридцатых, сороковых и пятидесятых годах и попадающие в нынешние условия, приходят в ужас. Е. Долигеев, родившийся в 1915 году в Харбине, отсидевший ГУЛАГ в период 1935-1953 годов, снова осужденный в 1985-м, сказал: «Я счастлив, что мне оставалось не много жить – это не люди и не звери, одним словом – мразь, которую можно покинуть только со смертью».
В зарубежных странах и дореволюционной России тюрьма, ссылка, поселение были частью жизни, а сейчас сидевшие свою жизнь делят на «до зоны» и после нее. Всем выходящим на волю, независимо от того, сколько человек просидел, нужна реадаптация. Ибо животное и в клетке остается животным, паук – пауком, а человека после зоны человеком называть уже нельзя. Советский уголовник не относится к категории людей, хотя внешне на них похож. Он ближе к трупам и мумиям, но в отличие от них находится в движении, то есть «живет». Живет так, как живут черви и амебы, поглощая и выбрасывая. Это чучелизированный человек, то бишь выпотрошенный от всего – души, тела, эмоций. Чучек – отражение того общества, которое построили по научным законам материализма марксисты-ленинцы, сталинцы, хрущевцы, брежневцы. Блатные-паханы – точная копия коммунистических вождей, подхват – кодла их ближайшего окружения, понтующиеся (на понтах, на цырлах) – блатные секретари компартий республик, обкомов, крайкомов, горкомов, райкомов: их замы и приспешники из многочисленного управленческого (бюрократического) аппарата. Мужики – тесное единство (нерушимый блок коммунистов и беспартийных) рабочих с трудящимся крестьянством, пахари, вкалывающие, несущие на своих спинах и мозолях слой паханов и других прихлебателей.